Читать онлайн книгу "Хранитель света. Код Фауста. Мифомистика 21-го века"

Хранитель света. Код Фауста. Мифомистика 21-го века
Любовь Сушко


Эта книга может стать как прологом, так и эпилогом «Славянской саги». Как Фауст и Маргарита с ней связаны, читатели узнают в последних главах. Но если вы не любите мифы, и античные, и литературные, если о Фаусте ничего не знаете, то лучше не читать вовсе. У героев есть двойники, и они почти всегда носят маски, под которыми скрываются совсем другие персонажи.





Хранитель света. Код Фауста

Мифомистика 21-го века



Любовь Сушко



© Любовь Сушко, 2023



ISBN 978-5-0060-3543-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero


ЛЮБОВЬ СУШКО








Код Фауста. Хранитель света



О книге.


Фауст и его Маргарита, обречены возвращаться снова и снова, до тех пор, пока они не пройдут весь путь до конца.

Они становятся героями разных эпох. Они появляются в самых горячих точках, потому что их испытаня становятся все труднее.

В первой половине 20 века такой точкой доджна была стать Россия. Мефистофель обещал, что заберет он героев только тогда, когда они станут счастливы и не захотят уходить сами. Он и не думал, что мучиться ему с ними и носиться придется так долго, но он сам виноват, нечего было давать такие неисполнимые обещания.

Эту книгу не надо читать тем, кто не имеет представления о мифах, любых ни разу не читал «Фауста» Гете и «Божественную комедию «Данте, и кто ничего не знает о Славянских мифах. Вам просто будет не интересно и ничего не понятно, друзья.




Часть 1 Возвращение Фауста











Пролог


Они столкнулись на берегу, за спиной оставался недостроенный мир, и достраивать его не было никакого желания. Строительство помолодевшему герою. Счастья точно не принесет.

– Заканчивай с этим, – резко произнес Мефистофель, мы займемся другим делом, этим пусть занимаются те, кто должны.

Фауст уставился на него, хотя казалось, что ему все надоело до чертиков просто.

– И что мы делать станем? – Спросил он сердито.

Мы переместимся в иное время, поищу для тебя более подходящее, чтобы ты смог все исправить и наконец стать и любимым и счастливым.

– А такое время точно есть? Оно существует.

– Я точно не знаю, но должно где-то быть.

– А по-другому никак нельзя?

– Никак, нечего было связываться, меня вызывать, помер бы спокойно, и мы все никакого бы горя не знали, а раз уж начали все это, то придется и заканчивать.

Говорить больше не хотелось, и Фауст только махнул рукой, что-то похожее на надежду, смутную надежду, появилось на его лица.

Времена выбирал Мефистофель, и похоже было на то, что он их очень плохо знает или издевается специально.

Но не стоило учить ученого, его же только портить. Фауст и не учил. Ему хотелось только одного, скорее покинуть этот мир, сложив из льдинок слово «Счастье», но оно никак не складывалось, рассыпалось и таяло на глазах, а это значило, что ему снова придется туда вернуться, туда – это в новую жизнь, непонятно какого времени и все начинать сначала.




Глава 1 Век20 первая половина, год неизвестен


Фауст сидел в кресле около окна.

Так проходили часы и дни, хотя существовало ли для него время, как знать.

На столике лежала открытая книга – альбом живописи. Она всегда была открыта на одной и той же странице – Ян Ван Эйк «Семейство Арнольфини».

Что за странная такая причуда гения?

Из глубины веков на него взирал его двойник. Черты человека, изображенного на полотне, с удивительной точностью повторяли черты его лица.

Он заметил это давно, и с тех пор поверил в то, что иллюзия может быть реальностью, а то, что выдается за реальность, становится иллюзией, это знали и все остальные, кого он связал с собой при жизни.

А ведь удивительно даже не то, что такой портрет существовал в природе, а то, что он нашел его, разглядел – это был знак небес или Пекла.

Наверное, каждый при желании, перелистывая страницы альбомов древних мастеров, смог бы однажды обнаружить собственный портрет, что и доказывает, что ничего не появляется впервые и ничего не исчезает, все мы были в этом мире когда-то, и рано или поздно вернемся сюда снова.

Это служит утешением в дни, когда все было решено с ним окончательно, и доктор очень тихо за дверью говорил Маргарите, что нет у него никакого отрезка времени, словно от него такое можно скрыть, и он сам не знал всю историю своей болезни. Какая ирония судьбы, не просто получить медицинское образование, но и что-то в этом понимать. Изучать медицину в разные времена, не в самых худших университетах, чтобы точно поставить диагноз хотя бы самому себе, и не бояться приговора врачей, не ругать их за ошибки, не судиться с ними, он всегда все знал сам. А врачи нужны были для того, чтобы с ними о чем-то поговорить по душам, как лечиться мы и сами знаем. Ему это определение подходило больше, чем многим другим. Вот уж точно, знания умножают печали.

№№№№№



В эти дни усталый взор его все чаще скользил по портрету неведомого дворянина, который пришел к нему из глубины веков, чтобы убедить его в том, что смерть – это только мгновение, и ничего не кончается в мире с ее приходом, и завершиться не может с нашим уходом на тот свет.

Маргарита захлопнула дверь за ушедшим врачом. Ему интересно было взглянуть на нее в этот момент. Она мягко улыбнулась, но долго выдержать его взгляда не могла, и тоже взглянула на картину, чтобы отвести, спрятать от него глаза, наполненные слезами.

Она его любила больше жизни самой и понимала лучше всех, и точно знала, о чем он думает. Но принять неизбежное и смириться с его уходом для нее невозможно, вот в чем беда. Для того, чтобы вспыхнули такие чувства им пришлось в пятый раз вернуться в этот мир, найти друг друга, встретиться снова, случайно, и теряться в догадках, когда и где они уже были вместе. Своих прошлых воплощений они, как и все мы, не помнили, только какие-то проблески появлялись иногда в душах родственных. Наверное, прежние жизни были такими, что о них совсем не хотелось вспоминать, и хорошо, что можно было стереть прошлые жизни, переформатировав память.




Глава 2 Трудный разговор


Вероятно, у близких тех, кто тяжело болен, и особенно у самих больных всегда остается надежда на ошибку врачей, на чудо. У них обоих не было такой надежды, поэтому величайшей глупостью было утешать его и говорить что-то о чуде исцеления, когда ему все известно о болезни, ведомо во всех подробностях. А если он что-то не знает, то их старый друг Мефистофель подскажет. Он не станет молчать, тактичность – это не его сильная сторона, скорее наоборот.



Марго даже не могла обещать ему другое чудо, которое казалось более реальным – публикацию его Божественной комедии, главного твоерния в их жизни, хотя ради этого она готова была сама совершить какое угодно безумство. На все готова была Марго, чтобы принести ему опубликованный книгу, но пока это не реально, так же не реально, как излечиться от его недуга. На этот раз он писал ее на русском языке, и в этом была вся прелесть, ничего не надо было переводить с итальянского, теряясь в лабиринтах этого удивительного, но на этот раз чужого языка.

– Так ты мой Вергилий или все-таки Беатриче.

Она усмехнулась, но говорила о другом:

– Я остаюсь, – вдруг вырвалось у нее, – я умру, только когда Божественная комедия 20 века будет опубликована.

Хотя в тот момент она, вероятно, даже не думала, о чем говорит, что ему обещает.

Фауст обворожительно улыбнулся.

– Ты обрекаешь себя на бессмертие, дорогая, а мне бы хотелось там с тобой встретиться и в вечности остаться рядом, как в нашей комедии. Разве мы не вместе писали её и не мечтали умереть в один день. Но это было возможно, только если бы мы были счастливы.

Он помолчал немного, а потом прибавил:

– Но если так случится, то я снова вернусь к тебе, я уйду, но я вернусь, у меня нет другого выхода, зачем мне рай, если там не будет моей Беатриче?

Он впервые заговорил о рае, но это была чужая цитата, только она могла понять тонкую иронию, сквозившую в его словах.




Глава 3 Марта и Марго


Совсем недавно, когда здесь была Марта и стала упрекать его, выслушав главу из комедии, а он назвал свое главное детище просто «Божественная комедия». Она вздрогнула, как ужаленная, тогда и состоялся этот мучительный разговор.

Конечно, Марту тревожил странный главный герой. Но что там странный, она сразу поняла, кто он такой. Да это и не скрывалось особенно, только слепой и не видел, только глухой не слышал, кто это был…

– А вам не страшно? – спросила она, конечно думая о Вергилии.

– Да не очень, чего нас бояться.

Фауст помолчал немного и прибавил:

– Я просто понятия не имел, к кому еще могу обратиться за помощью в этом мире, ведь куда не кинешься, у нас и на самом деле ничего и никого нет. Бога нет, это точно, иначе бы он не допустил того, что творится с нами со всеми, но кто-то должен быть. Человек ничего не может решить сам, даже в собственной судьбе, что уж говорить о большем. После мучительных размышлений я должен был обраться в последнюю инстанцию. И судя по вашей реакции, он откликнулся и помог мне, не так ли? Мефистофель всегда откликается, и всегда помогает, поверьте, в первый раз мы встретились много веков назад, и все было точно так же, вы этого не помните, но я не могу забыть.

Марта молчала, кажется, она превратилась в соляной столб, как жена Лота. Она что-то слышала о его разговоре с бесом, но не только не спрашивала о том, даже и слушать не хотела, на этот раз она была религиозна по-настоящему, ведь не только им суждено было менять в новой жизни. И ей он никогда бы не стал рассказывать, что там было на самом деле. Но что за ирония судьбы, если в этом мире о самом Мефистофеле было не так страшно говорить, и на него только оставалась последняя надежда? Можно ли выжить, не то, что жить в таком мире?

– И все- таки, – о чем-то неопределенно сказала она и снова замолчала, не в силах говорить даже шепотом.

– Мне бояться больше нечего, – отрезал он, поглаживая ее темную руку, неподвижно лежавшую на темной материи старого платья, – там я встречусь с ними со всеми и спрошу, как можно было с нами и с этим миром сотворить такое. Они должны мне ответить, почему мы все прокляты и убиты, в чем мы так провинились?




Глава 4 Прокляты и убиты?


Что-то жесткое, даже жестокое появилось в его взгляде. Марта хотела сказать что-то, но Марго жестом попросила ее молчать, и она молчала. Конечно, опасность оставалась для нее и для тех, кто оставался, ему и на самом деле больше нечего было бояться, вероятно, от этого он должен был ощущать облегчение, но что за чертовщина такая, что это за жизнь, если от расправы спасает только смертельная болезнь? Зачем они оказались здесь, почему именно здесь, и почему Мефистофель наградил его такой болезнью, какой в этом был смысл? Но ведь был же какой-то, все не просто так. Он все время твердил о счастье, но о каком счастье можно думать в таком состоянии. В этой чудовищной игре ставки и уровни становятся все выше и выше.

Марта поняла, уходя от него, что больше не сможет переступить порога этого дома. Ей нужно было сохранить мужество и выдержку, чтобы жить и держаться дальше. Она хотела, чтобы эта жизнь стала для нее последней, только последней,. Больше в этот мир она возвращаться была не намерена. Но придется ее пройти до конца, не думая о добровольном уходе, чтобы не вернуться, а ему так мало осталось, если еще есть хоть какое-то время вообще.

№№№№№



И снова пасмурное февральское утро, Фауст улыбнулся.

Ему так понравилась эта дата. Он уже не мог видеть портрета, хотя альбом по-прежнему лежал перед ним, раскрытым все на той же странице. И он решил, что именно в этот день еще раз должен послушать текст своей комедии и Шопена, но Шопена позднее, и поправить то, что еще можно было поправить. Лучшего числа для его героя и его романа не придумаешь. 13 февраля…

Они работали долго и вдохновенно, когда силы совсем оставили его, Фауст только махнул рукой, и прошептал, когда ее ладонь коснулась бессильной руки.

– Хорошо, доделаем, когда я вернусь.

Маргарита вздрогнула, и радовалась, что он не может видеть слез, текущих по щекам. Теперь она могла плакать столько, сколько вдумается. Но он с каждым разом все больше заставлял ее поверить в то, что обязательно вернется. Хотя это всегда значило и другое – комедия никогда не будет опубликован. И чем меньше он верил в это сам, тем возрастала уверенность в душе Маргариты.

Марго не знала, что она сделает, она не представляла, как в этом мире может появиться в печати новая Божественная комедия, ведь они не верят ни в ад, ни в рай. У них такая дикая цензура, какой не было в средние века. И если ее не сожгут на костре, как ту ведьму, так смерть ее будет только страшнее и беспощаднее.

Если они видят страшные намеки на свою сущность даже в самых невинных вещах, где и извращенный ум не способен чего-то усмотреть, то, как они могут пропустить роман об Аде и Рае? Этого не может быть, но ведь она дала клятву, обрекая себя на страшные муки, унижение, истязание. Зевс смогу придумать, как освободить Прометея, не нарушая клятвы, но сможет ли она? И что для этого надо сделать?

Но в минуты отчаянья, обращаясь к Мефистофелю с мольбой, она верила, что он способен им в том помочь ради торжества справедливости. Ведь не могут они столько лет упорно работать, не отступаться, чтобы потом все это выбросить на помойку.

Она знала, что если что-то делается, да еще такие усилия прикладываются, то оно должно увидеть свет, даже если ей самой на старой печатной машинке придется перепечатывать в сотый раз и раздавать экземпляры рукописи тем, у кого они могут сохраниться. Она и на это была готова, чтобы только не пропало даром их детище, чтобы потом она смогла сказать своему Фаусту, что исполнила то, что обещала. Да и Архангел Михаил узнает о том, что она сделала все, что смогла, чтобы и они остались в душах и сердцах безбожников, ратуя за ад, она невольно сохраняла и рай, не могло быть иначе, одно без другого не остается.




Глава 5 13 день февраля


13-го февраля такой день, когда все казалось вполне реальным, но потом будет 14 и сколько еще дней и ночей сомнений, страхов, отчаяния, когда его уже не будет рядом. Но останутся все его враги, они проживут долго и счастливо. Марго не сможет сокрушить их квартиры с роялями и мебелью из красного дерева, которые они и получили, потому что были послушны и писали то, что требовалось. Их слишком много, а она одна, ей жизни на это не хватит, но как же хочется отомстить всем и кажлому.

Хотя она не верила, что их герой позволит им жить спокойно и сытно, она знала, что доживет до того момента, когда он вложит в их трясущиеся руки пистолет или кубок с ядом. И не может быть по-другому, иллюзии не вечны, они рассыпаются, только беда в том, что от этого ей не станет легче, и ста смертей для каждого из них не хватит, чтобы искупить их страдания, чтобы отплатить им за Фауста.

Весна для него все-таки наступила.

4 марта. Она разрыдалась, когда из соседней комнаты услышала его разговор с главным палачом. Тот неожиданно пришел сам, чтобы убедиться, что его пациент все еще жив. Убедился.

– Я никому не делал зла.

Она хотела ворваться и вытолкать его, она призывала на помощь Мефистофеля и всех бесов, которые в мире оставались, а из становилось все больше и больше. Но тот тип – светловолосый, холенный и очень красивый, поспешно ушел сам, а может быть, Мефистофель все-таки толкнул его в сумрак парадной.

Но она никак не могла войти туда, в его комнату, после этих слов. Она казнила себя за то, что запустила его, позволила пробыть какое-то время рядом с Фаустом. На что было рассчитывать, что мог он теперь для них сделать? Хотя ей хотелось, чтобы он увидел того, кто затмит их всех, не оставит от них следа. О них будут говорить, только вспоминая о нем, за него их проклянут, но понял ли тот это, почувствовал ли?

Она видела, глядя в окно, как он бежал к своей машине, словно за ним черти полосатые гнались, да что там он увидел Смерть саму, а не просто черта, и тот уже \приговорил его к расстрелу. Палач был обречен, но разве может сравниться та смерть и эта гибель?

А Фаусту после этого вторжения и побега главного врага жить оставалось еще пять дней.

– Я уйду, но я вернусь, – говорил он на прощание, и она поверила ему, как верила всегда, когда им приходилось расставаться, чтобы в новой жизни встретиться снова. И еще до прощания уже тосковала и рвалась к нему. Марго боялась, что на этот раз они просто не встретятся, окажутся в разных странах, на разных планетах, и вечность их прекратится в один миг.

Она все еще смотрела на портрет, дошедший до них из глубины веков. Знаменитый художник доказал им, что он и на самом деле вернется.

Он был тогда, он все еще был теперь, он будет потом, в новой жизни, в другом времени, они будут всегда

№№№№№



Был 10-ый день марта, когда до Марты дошло горькое известие о его смерти. Что оставалось ей в том жутком году? Только вплести в «Венок мертвым» еще один сонет, но даже не сметь записать его на бумагу, только хранить в памяти до лучших времен…

Но как же трудно было это сделать. Но все-таки она помнила, она все помнила на этот раз. В ней больше не было коварства, она превратилась в друга, и это должно было помочь ей искупить вину перед Марго за грехи в той самой первой их жизни.

Она не верила в его возвращение, вернее в то, что им снова доведется встретиться в новой жизни. Марта прощалась с Фаустом навсегда




Глава 6 Люцифер, Мефистофель и Фауст


Зловеще ал рассвет Первого дня, первого века новой эры. И все еще впереди.

Князь Тьмы одиноко сидел на высоком холме, который скоро станет знаменитым. А пока он просто один из холмов на этой земле. Он знал. Он все это знал и дивился своим глубоким познаниям.

А Мефистофелю снова снились кошмары. Он пытался вырваться из объятий сна и не мог этого сделать. Кто-то неведомый во сне или наяву (не разберешь) твердил упорно, что все уже сделано. Ничего не изменить. Но то ли еще будет.

Но что же такое еще должно было произойти – спрашивало невиданное существо.

Зарычал во сне его пудель. Что ему снилось? Это навсегда останется тайной даже для его верного хозяина. Но, неожиданно пробудившись, он, не мигая, смотрел на хозяина, будто видел его впервые и никак не мог узнать.

Собаке передается настроение хозяина. А может, он хотел убедиться в том, что с ним еще ничего не случилось. Но он почувствовал грядущую беду и тихонько завыл.

Мефистофель сердито взглянул на него, но ничего не сказал. Да и что говорить, если он позавидовал последнему рабу, спокойно развалившемуся где-то под открытым небом. И ничего не волновало, не угрожало, не пугало его – покой, доступный любому простолюдину был несбыточным желанием для властелина. Он бы поменялся местами с этим рабом, сначала хотел поменяться, но потом передумал.

Все проходит. Пройдет ночь. Она унесет с собой все кошмары. И он снова будет властелином. Власть – самая сильная зараза, от нее невозможно отказаться и избавиться. Только лютая смерть может безжалостно отнять ее, ничего не давая взамен. Но пока ты жив, ее нельзя выпускать из рук, остается только наслаждаться властью над этим миром. Да и что греха таить и кокетничать, никакая смерть ему не грозила.

Вот если бы не эти бродячие герои всех мастей и страстей. Они шастают по векам, они возвращаются снова, чтобы прожить еще одну жизнь, свято верят в то, что можно что-то исправить. А ему возись с ними как дураку со ступой Ему придется принимать решение.

№№№№№№



Но то, что предстояло совершить Мефистофелю на этот раз, могло в дальнейшем лишить его всего на свете.

Кто послал именно ему такое испытание? Почему вторжение в его мир этого бродяги не совершилось несколькими годами раньше или позднее?

И кроме самой высокой платы за власть – одиночества властелина, он получит еще вечную славу и вечное проклятие.

Мефи был силен и неуязвим для всех своих врагов лютых. Пусть размножаются бездарности, он, наделенный даром, останется в этом мире единственным и неповторимым. Но никто не сможет гордиться ни его дружбой, ни родством с ним. Абсолютное одиночество – вот что ему доставалось вместе с властью. Но он не мог допустить, не должен допустить рождение гения. Это как в старом мифе – сын превзойдет в силе и убьет отца. А это совсем другая история. Ему надо поучиться этому у Зевса, хотя за того был весь мир, а он оставался в полном одиночестве. Ну если не считать Люцифера. Хотя заставить его служить себе он вряд ли сможет, вот в чем его главная беда. Никого рядом с ним не остается совсем.




Глава 7 Большие перемены


Мефи точно знал, что останется в веках и в их писаниях, сначала в легендах и мифа, а потом в творениях писателей. Фамилию главного из них он слышал, но не запомнил, ничего, у него все еще впереди, придет время и запомнит, даже познакомится с ним. Герои должны знать своих писателей, тем более такие герои как он, принадлежащие мифомистике самой, а не просто литературе. И эта мысль на миг оживляла, согревала его ледяную душу. Люди и через сто, и через тысячу лет будут помнить о нем. А помнят они только о тех, кто строил храм и еще о тех, кто разрушил его. Вторых помнят лучше, чем первых. Строители чаще всего остаются безымянными, запоминают разрушителей. Но в том-то и дело, что вечно желавший зла, он будет совершать благо в те эпохи, когда его некому будет совершать, тут его писатель прав, совершенно прав.

Пусть потом они все извратят и приукрасят – это не так важно. Но сам факт того, что он обретет бессмертие – это главное. Он останется рядом с ученым, который захочет вернуть молодость, объявившим себя бессмертным. Какая ирония судьбы. Фауст подарит бессмертие Мефистофелю.

На первый взгляд этот ученый просто сумасшедший, но только на первый взгляд. На самом деле Он видит что-то такое, чего не могут узреть остальные. И это хитросплетение правды и вымысла так тревожит душу Мефи по ночам, что он часто теряло покой и сон.

Но как устроен этот мир, кто им правит, кто определяет людские судьбы. Не он ли присылает на землю безумных ученых, позволяя им вещать о неведомом? Властелин не знал ответов на эти вопросы и видно никогда не узнает. Сумеет ли кто-то когда-то найти на них разумные ответы.

Но если даже не найдет, все равно остается власть и страсть, и она ни с чем не сравнится. Мефистофель с самого начала творения мира обладал этой властью, большего ему и не надо. Пусть тайны разгадывают волхву и остальные чародеи. Он будет наслаждаться властью, и беречь свое сокровище. И как бы там не поворачивалось в разные эпохи, никому и никогда власть он не отдаст.




Глава 8 Хранитель света


Князь тьмы, излучающий и охраняющий ослепительный свет когда-то, знал все. Его немного смешил этот самоуверенный и честолюбивый слуга его верный. Конечно, он был значительнее остальных Демонов, и ждали его большие дела. Но чванство и спесь его не имели границ.

А ведь был он только песчинкой в мироздании, хотя и чуть крупнее остальных песчинок казался. Он считал, что сам принимает решения и вершит судьбы мира, но Князь точно знал, что ничего он на самом деле не значит, ничего не решает. И пусть благодарит преисподнюю за то, что на него чисто случайно пал указующий перст Судьбы, за то, что его руками будут твориться большие дела. Но никакой его личной заслуги в том не было, и быть не могло – все в мире только случайность. Из таких вот случайностей и складывается реальность, из-за них жизнь кажется непредсказуемой и интересной.

– Но этот хоть на что-то способен, – пытался Князь убедить себя.

Князь Тьмы знал и ясно видел грядущее, но загадочно улыбался увиденному. Он порядком устал от серой реальности, и убеждения, что долго еще ей не будет конца и края. От этого и его жизнь становилась серой и бесцветной, а от скуки сводило скулы. Он догадывался, что в новую эпоху ему и верным помощникам его придется немало потрудиться.

Знания не огорчали и не радовали его, он относился к своему существованию, как к тяжкому труду.

№№№№№№



Тот спектакль, который он поставит, будет длиться тысячелетие, а у него самая трудная роль главного героя, властелина мира-главного менеджера Вселенной.

Ее больше некому играть. Ведь тот, кого людишки называют Богом, только слабая его тень, приукрашенное его отражение, одна из сторон монеты – он все время пытался открыть им глаза, поведать эту тайну. Но они обманываться рады и не хотят смотреть в глаза реальности.

Двадцать веков они будут заблуждаться, разделяя их с богом на две половины, относя в разные миры. Но для них бог – символ, к которому обращены взоры, холодный, далекий, недоступный. А действовать, казнить и миловать всегда придется ему, в зависимости от обстановки. Хотя никогда ничего не меняется в мире, что бы они ни думали, кому бы ни молились и не приносили жертвы.

Да и что такое этот мир без него, свет без тьмы. Но однажды он уже пытался сказать Старику правду, и многому на собственных просчетах научился. Тот, не раздумывая долго, столкнул его в преисподнюю (поближе к месту действия). Ему не хотелось лишаться своего пресловутого покоя хотя бы на какой-то срок. Все и дальше текло своим чередом. Как и прежде Князь делал всю черную работу, а лавры и молитвы были обращены в небеса. И Старик должен был устало взирать на них с высоты, выслушивать их жалобы и стоны.

Но Князь Тьмы больше о восстановлении справедливости и не помышлял, а просто трудился не покладая рук, принимая все, как есть. И лишь иногда (не слишком часто) ему хотелось что-то изменить одним махом. И с молчаливого согласия небес порой это удавалось. Да, Он позволял себе вольности, чтобы не исчезла вера в то, что он не пешка на шахматной доске в этой вселенской игре. Он работал азартно и часто весело и увлеченно, и не ждал награды за свой адский труд. Ему некогда было вникать в мелкие детали, были свои просчеты и неполадки, что – то шло не так, как хотелось, но общая картина мира от этого все равно не менялась. На творимом им полотне появлялись только новые узоры.




Глава 9 Новые сюжеты в старой игре


Князь равнодушно наблюдал за тем, что должно было случиться в ближайшее время, и с интересом заглядывал в далекое грядущее. Он решил готовить Мефистофеля к главной миссии его на земле. Сыну его блудному предстояло оставаться в веках. Но, кажется, с этим он немного переборщил. Вид героя и его душевное состояние вызывало некоторое опасение у князя. Если он не очнется и не опомнится, то может все испортить. Хотя изменить он может только детали, в главном все останется неизменным.

Суд. Помилование. Распятие. Воскрешение.

А пока он решил заглянуть в послезавтрашний день, полюбоваться тем, что получится в результате. Его эксперимент удался. Только вспоминая увиденное, он никак не мог нарисовать целостной картины. Какие-то деревянные куклы, похожие на греческие статуи, но плохо отесанные и убогие появлялись то там, то тут на его пути. Рядом белые соборы, люди в ярких одеждах, какие-то кровавые баталии, похожие на пиры, и пиры, напоминавшие какие-то кровавые сражения, то ли со своими, то ли с чужими. Все это было единым и непонятным даже ему самому. И на невероятно огромном этом полотне, оно было больше похоже на бред сумасшедшего художника, ему многое еще предстояло расшифровать и понять, хотя пока вовсе не хотелось над этим ломать голову.

№№№№№№№№



Но что это была за неведомая страна, которой в этом времени пока еще не существовало вовсе, и вдруг она появилась, возникла ниоткуда.

Он снова бросил свой взор на ту часть света и ничего кроме болот, непроходимых лесов там не обнаружил. Только какие-то жалкие группки то ли людей, то ли животных бродили среди этих болот. Что же такое должно случиться за девять столетий с этими дикими людьми, чтобы появился новый мир? Но ему надоело гадать, и Князь решил, что всему придет свой срок, не стоит торопить события. Хотя память потом продолжала его возвращать в этот странный мир.

Что это было?

Это не развалины Греции или Римские просторы, что-то иное, совсем незнакомое появилось на пустом месте. Но чем могут быть ему интересны неведомые люди, когда появились уже все Македонские и Цезари, сгинули в Аид такие безумцы, как Калигула и Нерон (глупцы считали их его любимцами, но что кроме презрения он мог к ним испытывать?). И эти тоже канули в темных переходах лабиринта его миров.

Все герои и негодяи давно исчезли. И уже родился тот, кого они так долго ждали и считают своим спасителем. Он мученик, безликий и странный, станет их божеством.

Князь тяжело вздохнул о том, что должно было случиться, и понял, что порядком устал размышлять.

Нет, ему надо было развлечься немного, и отправится во дворец царя Ирода, ведь если пророк уже родился, то тот, другой, его Предтече, Иоан Креститель должен погибнуть, и есть ли в мире сейчас более важное событие, чем это.

Сколько всего о нем потом расскажут и напишут, и только он может сказать, что все видел своими глазами.

Потом, когда пройдет много веков и не останется ни одного живого свидетеля, он с особенным экстазом произнесет:

– Я там был… Я там был…




Глава 10 Я там был. Роковой танец


Князь Тьмы появился в граде Ироде.

Он направился к царскому дворцу.

То тут, то там шепотом говорили о том, что Креститель томится в плену, по навету разъяренной царицы.

Никто не смог бы предположить какова будет его судьба.

– Так уж и никто? Иродиада уже разлила масло, и они не подозревают, как скоро все решится.

Даже Предтеча не может знать, что с ним будет этим вечером, и как юная обольстительная царевна лишит его головы.

Вспомнив о чем-то очень далеком, но до боли похожем на то, что здесь должно было нынче происходить, князь усмехнулся:

А потом они будут говорить, что как только он появляется, так у кого-то голова слетает с плеч.

В корне неверный посыл, просто он появляется, чтобы взглянуть, как пророк лишится головы.

А потом можно побыть немного летописцем и писателем, называйте, как нравится, и записать бесстрастно (если получится) все, что удалось увидеть и услышать в тот роковой вечер, в царском дворце, в гостях у Ирода.

Правда, был он гостем непрошенным, но он всегда таким и оставался, такова судьба.

Вот что было написано в свитках Князя Тьмы о том роковом дне и роковом танце. Ему можно верить.

№№№№№№№№№



В стране только что вступившего на царский трон Ирода появился пророк. Он называл себя Иоанном Крестителем.

Этот пророк слыл безумцем, как и всякий пророк. В этом убедилась царская дочь Саломея, когда спустилась к нему в темницу.

Но чего хотела юная Саломея от Иоанна? Зачем она оказалась в темнице? Сначала совсем ничего. Она пошла к нему только потому, что ее отчим царь Ирод запретил всем это делать. Никто не смел ослушаться грозного царя.

– Пусть попробует хоть один приблизиться к нему.

Никто не попробовал, кроме юной царевны. Для нее царские указы оказались пустым звуком.

Царевна жестом отодвинула стражников, которые не посмели к ней прикоснуться, да и посмели бы только, и шагнула во тьму, в смрад и убожество того мира, в котором обитал с недавних пор тот, кто считал себя Крестителем, предшественником, и родственником нового бога.

Потом, когда она приблизилась к нему и увидела его колючий, насмешливый взгляд, она просто спросила:

– Но где же твой всемогущий бог, если ничтожный царь Ирод держит тебя в заточении, почему он не совершит своего обыкновенного чуда и не выпустит тебя отсюда, зачем эти муки адовы?

Во мраке пророка почти не было видно, зато хорошо слышно его хриплый голос:

– Но этот ничтожный царь так же расправился и с твоим благородным отцом, а мать сделал наложницей, не так ли, царевна?

Она вспыхнула, когда услышала первую часть фразы и усмехнулась, когда прозвучала вторая.

– Ты на самом деле веришь, что ее можно сделать наложницей, такому как он, глупец. Да он и пальцем к ней не прикоснется. А с ним она остается потому, что слишком боготворит власть, и ради того, чтобы не потерять ее, готова терпеть ласки такого царя, как Ирод. Это мужчине страсть туманит ум и заставляет делать все, что потребует женщина, а она, она погубит сначала тебя, а потом его, и не стоит так громко поносить ее, ты слишком рискуешь собственной головой, жалкий пленник. И не в твоем положении бравировать и оскорблять царей.




Глава 11 Выбор Иоанна


Иоанн задумался. Если она говорит правду, то он и на самом деле ничего не понимает в женщинах. По крайней мере, ему картина виделась по-другому. Бедная беспомощная женщина, и злодей, тайно убивший ее мужа (собственного брата) и завладевший не только его троном и богатством, но и женщиной, которая ему принадлежала. А она просто покорилась, потому что у нее не было другого выхода.

Почему он принял эту версию? Потому что, как бы не был ничтожен Ирод, Крестителю хотелось защитить мужчину, и совсем не желал он возвеличивать женщину.

– Но если ты так ее ненавидишь, почему ты еще с нею? – спросил он свою юную гостью.

– Потому что месть – это блюдо, которое подают в холодном виде, – дерзко отвечала царевна.

Она хотела отомстить за отца, эта мысль не покидает ее, но как она может это сделать? А ведь может, в том не было сомнений.

Он усмехнулся, хотя усмешка получилась грустной, он видел, что эта хрупкая девица вполне достойна своей матери. И Ирод, этот грозный царь останется только игрушкой в женских руках?

Но почему он думает, что Саломея не придумала все это? Возможно, этого ей хочется, и она выдает желаемое за действительное. Но она говорит так убедительно, что он готов поверить ей.

Саломея смотрела на него молча. Потом послышались шаги, и она заявила гордо:

– Я освобожу тебя, но при одном условии, ты уберешься отсюда и никогда больше тут не появишься.

Царевна пристально смотрела на него, и, судя по всему, она могла это сделать, если он пообещает исчезнуть навсегда. Но он неожиданно даже для себя самого, заупрямился:

– Почему я должен уходить, если здесь мой дом и мое место? Почему я должен становиться странником и изгнанником? Не бывать этому.

– Потому что царь Ирод не потерпит твоей болтовни, ему не нужны пророки, которые напоминают ему о бесчисленных грехах.

– Но должен же кто-то говорить истину царям, – не унимался Иоанн.

Он еще глупее, чем она могла предположить, и ей больше не хотелось из-за него ссориться с отчимом и рисковать собственным положением при царском дворе. Она была смела и дерзка, но только до определенной черты.

– Я пришла к тебе напрасно, – развела руками Саломея, – и я умываю руки, тебе не в чем меня упрекнуть.

– Но ты уверена, что можешь казнить и миловать без ведома царя?

– Нет, я лучше посмотрю, как ты будешь мучительно и долго умирать от руки самого ничтожного из царей. И твоими руками я отомщу ему за отца, потому что он был таким же упрямым, вы с ним очень похожи, но вот беда – побеждают всегда Ироды. Это они живут и правят долго и счастливо.

– Ты любила его? Ты очень любила его? – спросил Иоанн, когда она уже повернулась к нему спиной, чтобы уйти.

– Нельзя любить благородных, но слабых, их можно только жалеть, но за них потом приходится мстить, а так хотелось, чтобы они жили, правили и тебя защищали. Отец не уберег ни одну из своих женщин, таких нельзя любить.

Она сказала ему то, что никому и никогда не решилась бы сказать.

Пророк удивленно отступил к стене и беспомощно уселся на камни.

Какое странное создание – дочь благородного царя Ирода, жаль, что они встретились при подобных обстоятельствах, но теперь ему еще меньше хотелось, чтобы она его спасала.

– Она никогда не сможет полюбить меня, но он ее отец, и к нему она не может относиться по-другому, – думал он о свергнутом и уничтоженном царе.

Иоанн пытался понять, что предпримет царевна дальше, но даже представить себе этого никак не мог.









Глава 12 Пир царя Ирода


Ирод объявил о пире, в царский дворец сходились и съезжались многочисленные гости. Они боялись своего властелина, потому хотели того или нет, но собрались на это пиршество, хотя пророки все время предвещали какую-то беду, которая должна случиться в эту темную ночь.

Саломея тоже слышала об этих пророчествах, и она решила, что отец подает ей знак – ее час настал.

Матушка, оставив свиту за стеной, шагнула в ее покои. Она удивленно подняла глаза на спесивую царицу. Сразу видно, что они едва терпели друг друга.

– Ты еще не готова к пиру? Царь будет гневаться, ему стало известно то, что ты была у окаянного пленника, ты играешь с огнем, дорогая.

– А ты с ним не играешь? – с вызовом бросила Саломея

– Мне надоели твои дерзости, попробуй только еще что-то выкинуть и унизить его, и ты будешь иметь дело со мной.

– А что он делал сам, когда убивал настоящего царя? Как к нему после этого относиться?

– Ты не можешь об этом судить и не должна искушать судьбу, так было предначертано. Он исполнял замысел небес.

– Конечно, ваш заговор против него с самого начала был написан на скрижалях. Ты хотя бы не лги мне, рассказывай это слугам верным, они поверят чему угодно, а мне не надо…

И вдруг в глазах ее появилась ярость:

– Если ты не оставишь меня, то я отправлюсь туда вообще без одежды, и потом не упрекай меня за это.

№№№№№



Царица странно побледнела, она знала, что девчонка именно так и сделает, это было видно по ее глазам. Она могла позволить себе все, что угодно, и не остановить, не удержать. После гибели отца с ней вообще никто не мог сладить. Потому царица развернулась, и что-то бросив на ходу, отправилась прочь.

Саломея взглянула на собственное отражение на водной глади. Она была удивительно хороша. Это матушке надо скрывать свои формы, а ею будут любоваться мужчины, и шипеть от ярости женщины. Надо лишь подобрать такую одежду, чтобы она была скорее раздета, чем одета, и дело сделано.

И эта идея, рожденная из дерзости, так ей понравилась, что она решила, что так и сделает, она разденется, не сразу – это было бы слишком просто, а потом, когда царь попросит ее танцевать.

Все в их мире знали, что никто не сравнится в этом искусстве с обольстительной царской дочкой. Отец, когда он был жив, однажды увидел ее на лесной поляне, залитой солнцем. Она была одна и так кружилась в вихре танца, что царь остановился и любовался ею.

– Откуда в ней эта легкость и грация. Она словно рождена была для того, чтобы танцевать. И он понимал, что и радость и беду принесет такой танец тому, кто увидит ее.

Он пошел к ней, когда она беспомощно опустилась в высокую траву.

Сначала он хотел подойти к ней, но она была неподвижна, и он повернул коня и помчался прочь. Царь не мог знать, что в тот день он ее видел, любовался ею в последний раз. Через несколько часов во дворце их внезапно появился братец. И когда поднял он кубок отравленного вина, то это и стало началом финала его бурной, но такой короткой жизни.

В тот момент, когда свет внезапно померк перед глазами, он только и прошептал:

– Саломея, прости, дорогая, мне придется тебя оставить, будь осторожна, детка. С такими родичами, как твой дядюшка, никаких врагов не надо.









Глава 13 Месть свершится


Царевна рыдала несколько дней, когда слуги передали ей его слова. Она так и не успела сказать ему, что видела в тот день отца, просто не стала к нему приближаться. Ей хотелось, чтобы между ними существовала тайна, недосказанность. Но как скоро выяснилось, тайной была увенчана вся его дальнейшая жизнь и смерть.

Нет, это матушка пусть лжет себе, что Ирод не причастен к его смерти, хотя она не настолько глупа, чтобы поверить этому, а она все знала точно.

И в день, когда он был похоронен, она дала слово, отомстить дядюшке, и только потому, все еще оставалось во дворце, хотя предпочла бы поселиться в любой лачуге, чтобы не видеть проклятого царя. Но лачуга оказалась непозволительной роскошью для царской дочки, ведь она собиралась уничтожить Ирода. После того, когда она заглянула в глаза упрямого пророка, Саломея точно знала, как это сделает.

Хотя о многом еще надо было подумать, но она сделает это, и, судя по всему ее звездный час уже настал.

Ирод остался в тени, когда погиб отец. Его причастность к злодеянию – только подозрения и сомнения. Но он сам своими руками подпишет себе смертный приговор, когда громогласно объявит о том, что он совершит по ее воле. Она только немного поможет ему сделать это страшное дело.

№№№№№№



Ирод в тот момент внимательно смотрел на царицу:

– Что могло тебя так расстроить? – спрашивал ее он, – Саломея только упрямый ребенок, она должна быть наказана за то, что отправилась к пророку, но я обещаю, что не буду с ней слишком строг.

– Лучше бы ты оставил ее в покое, иначе она такое вытворит, что тебе придется при всех оторвать ей голову.

– Ты считаешь меня таким злодеем, да наша девочка сам ангел небесный, я всегда, сколько бы времени не прошло, буду с нее пылинки сдувать.

Ничего на это не сказала ему царица, но про себя она подумала, что пылинки сдувать придется недолго. И если она о том не позаботиться, то он не недолго процарствует в этом мире.

Ирод был очарован девчонкой, как и ее покойный отец, но она лучше всех знала свою дочь, порой с ней просто не было никакого слада. Но почему мужчины так наивны и легковерны, и за все отвечать придется ей самой.

Царица хотела в тот вечер только одного, чтобы этот пир скорее закончился, но он все длился и длился. Саломея сидела где-то в тени и угрюмо поглядывала на все происходящее вокруг.

Но когда Ирод взглянул на нее, он сразу же вспомнил бесчисленные рассказы о ее танцах. Самому ему не приходилось видеть этого чуда, она всегда находила причину для того, чтобы отклонить эту просьбу, а два раза просто сказала, что у нее траур по отцу, и в такие дни не танцуют. Но на этот раз царь решил настоять на своем. Она подчинится его воле, и он увидит то, о чем все говорят, пусть тогда не теряет головы.




Глава 14 Все не так сложно


Согласилась Саломея на удивление быстро, словно она и сама ждала этого момента, на радости он и бросил почти восторженно:

– Проси у меня, что хочешь, дитя мое, ты достойна любого подарка, я все исполню..

Царица услышала это вместе со всеми и не успела его остановить.

– Безумец, ты сам роешь себе могилу, – говорила она, но в общем шуме ее уже никто не слышал.

А Саломея уже вылетела в середину зала в прозрачных своих одеждах, которые скорее открывали, чем скрывали то, что под ними было.

Царевна закружилась, в самых соблазнительных позах, да так, что голова хмельного царя пошла кругом. То, что он видел, превзошло все ожидания. Он был полностью покорен, очарован, заколдован.

Ревность ли охватила душу царицы, или ярость, а возможно, все вместе, только она сцепила свои красивые руки на груди и застыла, и похожа была на каменное изваяние. Теперь она точно знала, что на этот раз не удастся избежать беды.

И в тот момент одежды полетели со стройного тела танцовщицы, и обнаженная, она остановилась в центре зала перед загудевшей от восторга толпой. Саломея замерла, высоко подняв голову.

Но ропот верных жен становился все сильнее, и только гневный жест царя заставил замолчать тех, кто вопил, что царская дочь стала публичной девкой, и в мире, где такое творится, случится настоящая беда.

Они смолкли, когда во второй раз повторил Ирод:

– Ты можешь просить у меня все, что захочешь.

№№№№№



Зал замер, никто, кажется, и не дышал больше.

– Голову пророка Иоанна, я хочу, чтобы мне принесли его голову.

В первый момент царь не понял, о чем она говорит, потом страшно побледнел, и переспросил еще раз.

– Ты обещал, что я получу все, что пожелаю, мне нужна его голова, я не хочу ничего другого, отец.

Ему показалось, что она назвала его отцом, или звала в свидетели его убитого брата, кто ее разберет.

Все вокруг сразу загудели, зашевелились.

Саломея шагнула к нему все еще обнаженная, подхватив с ковра свои наряды, и он слабым жестом отдал приказ своим стражникам.

– Опомнись, ты губишь себя и всех нас, – бросилась к нему царица. – Девчонка после танца просто не в себе, но ты взрослый человек, властелин. Ты не сделаешь этого на глазах у всех.

– Я исполню все, что она хочет, если бы ты умела так танцевать, и доставлять столько удовольствия своему властелину, но ты непреступна и холодна, как скала, она же совсем другое, она добьется многого.

№№№№№№



Саломея усмехнулась. Царь держит свое слово, он доказал всем этим людям, что способен расправиться не только с царем, но и пророком. Тайное стало явным.

Она в тот момент видела за окном промелькнувшую тень отца своего. И бросилась туда, на свежий воздух. Но призрак растворился где-то в облаках.

– Отец, отец, тебе не понравился мой второй танец, но ты отомщен. Тайное стало явным, он запятнал себя не только твоей кровью, но и кровью пророка на века. Этого никогда не забудут и не простят.

Всадник растворился в темноте, Саломея увидела кровь и на собственной одежде, а возможно это был только странный отсвет зари.

Ирод исполнил свое обещание, воин протянул ей заветную чашу.

– Я хотела тебя спасти, – говорила она, – но ты сам отказался от моей помощи. А если ты хотел гибели, то тащи за собой в могилу и царя нашего, это будет справедливо.

Саломея прожила долго, но нигде и никогда она не видела больше отца. Говорят, что она ни разу больше не танцевала, и уверяла всех, что люди выдумали сказку про ее неотразимый роковой танец.




Глава 15 Песнь Люцифера


Князь Тьмы усмехнулся, отложил гусиное перо. Он дописал, наконец, историю о страсти, власти и мести такой, какой ее видел, потому что сам там был, когда это все происходило.

Потом он отложил свиток в сторону и потянулся к другому. Какой-то неведомый поэт писал о танце Саломеи, и пророке, потерявшем голову во дворце царя Ирода.

Хранитель не любил поэтов, но ему было любопытно почитать это творение и узнать иную версию этого события, явно отличавшуюся от его собственной.

Он усмехнулся: поэты есть поэты, – и начал читать.

Царица на площади главной застыла
И слушала голос пророка бесстрастно,
Она на рассвете казалась красивой,
Да, что там, была она просто прекрасна.
И бурная страсть подкосила пророка,
И больше его оставлять не хотела,
Судьба с ним всегда поступала жестоко,
Как манят изгибы прекрасного тела.
И вот уже видит он страстные ночи,
Но только она усмехается гневно,
Вернулась к царю, даже слышать не хочет.
А что там? Забывшись, танцует царевна.
2.
У Ирода вечно дела и заботы,
То дикий мятеж, то недобрые вести,
Но нынче наш царь загрустил отчего-то,
Ему говорили, умрет и воскреснет.
И снова младенцы какие-то снятся,
Совсем позабыл о любимой царице,
Когда же простое, обычное счастья
Из страстных мечтаний его воплотится?
А тут еще этот по городу бродит,
– Эй, стража, ведите, хочу я послушать.
И пленник усталый в покои приходит,
Он так ироничен и ярость так душит.
3.

– О чем он твердит? Мне за что воздается?
Какие он храмы однажды разрушит?
И душу палит это дикое солнце,
И смотрит презрительно прямо он в душу.
А тут и она, к ним внезапно приходит.
– Что хочешь от этого бога ты снова?
И Ирод молчит, слов уже не находит,
Он странно рассеян, пленен и взволнован.
Но пленник, конечно, сегодня он злится,
Он вздрогнул, и что-то такое бормочет.
А что остается, раз в гневе царица,
Темница, и слушать их Ирод не хочет.

4.
Она раздраженно ушла и не знает,
Как он в полумраке один безутешен,
Какие-то дети его окружают,
И рядом пророки, и лучик надежды.
Там музыка, это танцует царевна,
О, сколько же неги в пленительном танце.
И с музыкой вместе приходит забвенье,
Он просит опять: – Саломея, останься.
И тень его брата идет за ним снова.
Какая – то песня, отец на закате.
О, царь, отчего он сегодня взволнован?
Но все объяснить ему силы не хватит.
5.
И стражник твердит, что в забытой темнице,
Опять неспокойно, там нынче с рассвета
Их пленник вопит, он как будто взбесился,
– Но что говорит? – Да не знаю про это.
О бунте, о храме, о деве, о власти,
И все так печально и так непонятно,
– Наверно горячка, проклятые страсти.
Готовьте нам пир, – приказал он невнятно.
И знает, такое сегодня приснилось,
Что лучше бежать, но решил он остаться,
И рядом царица лгала и ярилась,
И снова полет, там, в сиянии танца.

6.
Она же на дочь удивленно смотрела,
Как будто бы видела деву впервые.
– О, как ты прекрасна, а знаешь, что сделаем.
И долго о чем-то они говорили.
Сначала противилась зло Саломея,
А после внезапно она согласилась.
Царица смотрела на небо, немея,
И виделась ей и жестокость, и милость.
– Зачем ему жить? Я спасаю от бури,
И мир мой несчастный, и темную душу,
А с ним и меня они там не забудут,
Все будет однажды, пусть храм я разрушу.
7.

Ей снилось сегодня в тумане распятье,
Какие-то женщины, воины, свита,
– Откуда явилось к нам это проклятье?
И кто их послал, – прошептала сердито.
Но только в темницу устало спустилась
Взглянуть в тишине и во тьме на пророка,
Какая-то тень там металась, ярилась.
– Бедняжка, как он поступает жестоко.
А он все кричал ей про бедного мужа,
Про страшную ярость, и грех ее вечный,
Что ждут ее снова, и черти и муки,
Пророк заигрался, конечно, конечно.
8.
Ну что же, избавит их всех Саломея,
Есть магии чудо в пленительном танце.
– Что шепчешь, ты девочку впутать посмеешь?
– Конечно, посмею, ну, сколько ж метаться.
– Не женщина ты. – Я сегодня царица, —
Напомнила, словно не ведал он света.
– Пустое, ты просто тупая тигрица.
– Пантера, мой ангел, и знаю про это.
Но я так устала, остынь, все пустое,
Пусть он защитит тебя, если сумеет,
Меня же просить о прощенье не стоит,
Ты знаешь, прощать никогда не умела.

9.
И снова растаяла где-то царица,
Лишь бело платье мелькнуло во мраке,
– Она не сумеет. Она не решится,
Не быть этой страшной, предсказанной драме.
И где-то шумели веселые гости,
И музыка снова из тьмы вырывала.
– Танцуй, Саломея, мы все тебя просим.
Помедлила чуть, и легко вылетала.
И была укутана снова шелками,
Как кокон, еще не сумевший пробиться.
О, магия танца, что делает с нами,
Бросает в просторы, уводит в темницу.
10.
Царица смотрела на них обреченно,
Он стар, но к девчонке все время стремится,
А если увидит ее обнаженной,
Конечно, тогда он на все согласится.
Недаром так долго просила раздеться,
И ей говорила о магии танца,
Но танец закончен, усталое сердце
Его все просило: – Останься, останься.
Пусть падают снова на землю наряды,
Пусть юная прелесть твоя обнажится,
Я царь, и скажи, что отдать тебе надо.
И только вдали улыбнулась царица.
11.
Цари наши, властью своей упиваясь,
Порою такое другим обещали,
Ребенок невинный, она танцевала,
И только наряды скользили, слетали.
– О, что же с тобой, – усмехнулась царица,
Она в этот миг о своем лишь мечтала.
И будет симфония дивная длиться,
А там Саломея в экстазе взлетала.
Ее охватила внезапная радость,
Когда перед ними предстала нагая,
И вдруг поняла, ничего не осталось,
Куда она всех в этот миг увлекает?
12
– Проси же, – стонал снова Ирод устало.
Исполнит он все, что бы ты ни просила,
Молчит. И от страсти душа трепетала,
И даже наказы царицы забыла.
Но та ей напомнит. – Глава Иоанна.
– О чем ты, дитя? – понимает не сразу.
– О, царь, я о нем, только это желанно.
Она повторяет крамольную фразу.
Царь гневно посмотрит еще на царицу,
Она же с гостями о чем-то воркует,
Толпа замирает, и Ирод ярится,
Кто снова сыграл с ним да шутку такую.
13.

Но то, что обещано было в начале,
Исполнит, цари отступать не умели.
В саду его жуткие скрипки стонали.
И воин подходит один к Саломее.
– Бери, как хотела. Отступит царевна,
Метнется безумная дева куда-то.
И только царица стоит вдохновенна
И даже спокойна, и вроде крылата.
Исполнилось то, что начертано было,
Он больше о прошлом ее не напомнит
И музыка где-то в тумане завыла,
Их встретила похоть и дивная полночь

14.
Во тьме проступают опять силуэты,
Сгоревшие страсти остались золой.
И Ирод пирует в толпе до рассвета,
Но где Саломея, с мечтой и судьбой.
Осмелится ль кто-то перечить царице?
И как она всех урезонить умела.
Алеет заря – это танец все длится,
И голову кружит твою Саломея.
Любой в этот миг на такое решится,
А после опомнится поздно и немо,
Она обнаженной пред вами кружится,
И гневно нависло свинцовое небо.
15.

Судьба по заслугам отпустит вам снова,
И радость, и боль, все еще в этом мире.
И смотрит Креститель на землю сурово.
– Что сделалось с вами, что сделали с ними?
И больше никто не находит ответа,
И страшной грозою нависли вопросы.
И только в потоках печального света,
Мы видим и небо, и море, и звезды.
И танец в тумане, он длится и длится,
Такого с тобою еще не бывало?
Тут в пору рассудка, мой ангел, лишиться.
О, как Саломея тогда танцевала.

Князь удивленно усмехнулся и отложил и этот свиток.

– Ну что же недурственно, правда, во всем виновата только вероломная царица, но пусть так, даже интересно, какая версия останется.

Хотя пора уже отключиться от прошлого и заглянуть в грядущее, он давно заметил, что будущее отражается в прошедшем, потому и стоит посмотреть так пристально на то, что уже было.

Мефистофель говорит, что его замучили пророки, из-за одного из них и погиб Креститель. Только кто же из них настоящий, как понять и разобраться?




Глава16 Будущее в прошедшем


Мефистофель вместе с пуделем удалился в свои покои.

– Свершилось, – тяжело и безнадежно вздохнул он.

Так вот что еще предстояло ему пережить. Но почему для такого дела избран именно он? Это казалось странным и ему совсем непонятным, но все уже свершилось, ничего изменить и исправить нельзя.

Демон средней руки не считал себя ни в чем виноватым, хотя без его согласия они не посмели бы совершить того, что сделали. Но он только свидетель и зритель. Властелин напрасно в этом пытался убедить себя. Ничего не получилось. Ему хотелось оставаться в веках, но не палачом, распявшим их нового бога, не такой ценой, какая пошлая и примитивная роль. И о чем бы он ни думал, мысли все время к этому возвращались.

Кто-то смеялся над ним, старался противоречить ему, но, сколько он не пытался обнаружить насмешника – нигде никого не было.

Он не смертен, как все. И ему не все равно, что будет в грядущем, где ему нет, и не может быть места. Но если это случится, там он навсегда останется злодеем. Ему придется воскресить миф и это место завоевать снова.

Все это произойдет потом, а нынче он мертвецки устал. Что-то менять было поздно. Просто все свершилось не так, как мечталось когда-то.

Еще должны пройти века, прежде, чем что-то станет ясным и понятным.

№№№№№



Далеко впереди их первая встреча с Фаустом и его Маргаритой.

Сколько они должны пройти от одной драмы до другой, чтобы все встало на свои места, и Князь Тьмы снова стал Хранителем света. Ему просто необходимо им стать, чтобы миропорядок стал иным, чтобы все вернулось на круги своя.

И первой скрипкой в этом преображении станет именно он, ну там еще будет вторую скрипку играть Архангел Михаил, но не более того, первой скрипкой останется он, без ложной скромности и пафоса о том можно было сказать с уверенностью.

Пока полетела только первая голова Крестителя, сколько их будет впереди, что там вообще еще будет и не будет, все только начинается, в одном он был уверен.

Пес завыл, словно отозвался на вой какого – то волка или самого Цербера в Аиде. Скорее всего, второе, обычный волк не может так выть, они снова слышали адского пса.

Его вой раздавался только в самые страшные минуты, когда должно было свершиться событие, способное перевернуть мир, на многие века его изменив. И раз Иоанн уже на небесах, то тоже не за горами, все идет своим чередом, все идет по плану.









Глава 17 Лицо в зеркале. Сон о Веласкесе


Знаменитый художник вглядывался в черты своего лица, отраженные на зеркальной глади. Он смотрел в зеркало пристально и внимательно, чтобы потом перенести их на полотно. Ему страстно хотелось, если не в реальности, то на своих полотнах пережить века. Разве не в этом суть бессмертия?

Те, кто будут взирать на его творения, а он с самого начала знал им цену, должны представлять себе его ясно. Лицо Мастера не должно затеряться в пучине времени. С полотна на него смотрел романтичный и одухотворенный творец.

Когда художник закончил работу, он облегченно вздохнул, больше ему ничего не было страшно. Время во всей его неумолимой суете должно было отступить перед ним.

Это был не его каприз, вернее, не только каприз Гения. Он хотел быть ближе к своим потомкам, стать частью и их реальности. И вдруг его осенила еще более крамольная мысль. А что если человек через пару столетий остановится перед картиной и узнает себя? Возможно, это будет он в новом теле и обличии, ему суждено будет снова вернуться в этот мир, потому что ничего не исчезает, ничего не появляется в первый раз, они обречены возвращаться в новое время со старыми страхами, радостями, бедами. Они должны проживать новые жизни, чтобы что-то исправить в старых.

Он отпустил кисть и немного отошел от полотна. Кажется, все получилось так, как хотелось. Он редко льстил себе, а к автопортретам придирался особенно. Но уже с первого захода достиг в этот раз желаемого.

О том же скажут и его друзья, и те зрпители, кто появится в мастерской, но пока он только один в мире радовался тому, что совершилось.

Художник невольно оглянулся. Ему показалось, что кто-то тронул его за плечо. И на самом деле, повернувшись, он увидел незнакомого человека. Удивил его странный, не поддающийся описанию наряд. Он был иностранцем, и, судя по выражению лица, не понял ни одного из произнесенных слов. Потому он и не сразу заметил особенность – тот был очень похож на изображенного на портрете, словно бы совсем недавно позировал ему для этого портрета.

– Кто вы? – не удержавшись, воскликнул художник, ожидая услышать какое-то замысловатое имя.

– Фауст, – произнес он довольно понятное слово, звучавшее на разных языках похоже.

Что было на это ответить. Чертовщина какая-то. Он не понимал, никак не мог разобрать этого. Но самые удивительные его мечтания сбывались.

Человек из другого времени и пространства, как две капли воды похожий на него самого, подтверждал, что его страстное желание о бессмертии может осуществиться.

Они еще немного постояли друг перед другом, а как только художник на миг отвернулся, незнакомец исчез. Не ушел, а именно исчез.

№№№№№№



Сон, видение, призрак. Судя по всему, пришел он из грядущего. Какие странные вещи порой происходят в этом мире.

Художник видел человека, который в своем времени, взглянув на полотно, узнает себя, и, наверное, будет удивлен еще больше, чем он теперь.

Мы привыкли верить в неповторимость человеческой личности и жизни. Но все в этом прекрасном мире повторяется снова и снова, и он только что получил животе подтверждение тому.

Под луной нет, и не было ничего нового. И он готов был многое отдать, даже свой невероятный талант за то, чтобы заглянуть в грядущее, узнать, что же и как там с ним будет.

– Знания умножают печали, – прозвучало у него перед самым ухом, хотя в мастерской больше никого не было.

Или нам только кажется, что никого нет, а то время как незримые духи, пришельцы из прошлого и грядущего все время где-то рядом.

– Там все так страшно? – спросил художник, – что лучше не видеть и не знать.

– Еще хуже, чем кажется, – послышалось рядом.

– Пусть так, но я хочу видеть и знать, как это будет потом.

Послышался странный низкий смех, заставивший его поежиться, но Мастер был страшно упрям, он никогда не отступался от желаемого. Это было его радостью и его бедой.




Глава 18 На том и этом свете


Они собрались на этом клочке земли в Гефсиманском саду. Демон мгновенной смерти, бывший когда-то богом войн Аресом, Демон печального образа —несомненно Дионис в прошлом, и Демон обольститель, ну конечно дреной Адонис, не могла не появиться и Афродита в облике Марии Магдалины

Последним появился наш старый знакомый Мефистофель, но не один, он привел с собой Архангела Михаила, надо же было показать им нового героя, он тоже наверняка был кем-то там, в античном мире, хотя кем именно они пока не выяснили.

Все они говорили и думали об одном и том же – о повелении бродяги – пророка, одного из десятков, который выдавал себя за миссию, за нового бога, родившегося на земле, чтобы спасти мир от уничтожения.

Сколько уже таких появлялось в Иерусалиме, сколько еще будет приходить. Как найти среди всех самозванцев настоящего пророка. Да и есть ли настоящий? Если верить Иоанну Крестителю – есть, только тот самый Иоанн уже лишился головы, а чудотворец и не подумал его спасти, и как же можно верить Иоанну?

Это потом, когда все совершится, им легко будет говорить о том, кто прав, кто виноват, кто палач, а кто жертва? А когда ничего не известно, что же сделать, что предпринять, чтобы найти одного единственного?

Они видели, что их лишали покоя, снова толкали куда-то, ничего не объясняя: пойди туда не знаю куда, принеси то, не знаю что. Вот и в тот день они оказались рядом и с тревогой смотрели друг на друга. Каждый из них ощущал беду, нависшую над ними и над миром. И кто-то ярился от того, что все они были бессмертны, им не удастся улизнуть так просто, придется оставаться тут, чтобы не случилось, какие бы испытания не выпали, они будут Князя Тьмы превращать в Хранителя света и все расставлять по своим местам.

Сильные, властные, дерзкие, они понимали, что настоящую беду им принесет невзрачный и слабый телом человек, который будет самым незаметным среди прочих. Но он умеет задурить им головы и показать все прелести той новой веры, которую он и принесет с собой.

Но сами виноваты, раз не смогли сохранить свою дивную веру, то должны бороться с чужой.

Единственный из всех собравшихся, Демон смерти не особенно волновался. Он вообще никогда и ни о чем не переживал, закалился как сталь, а может таким и уродился с самого начала. Бог войны всегда в любом мире востребован, Арес в том не сомневался.

О чем волноваться, если смерть несет душе покой. Он только отправлял ее по адресу, не беспокоился, когда все было заранее решено и предусмотрено, никогда не ошибался, приходил за теми, за кем и следует приходить. Арес освоился в новой роли лучше своих собратьев, это надо было признать.




Глава 19 Заговор отверженных


Заговорщики смотрели настороженно, понимая, что на этот раз он пришел за кем-то из них. И надо было прощаться не только с властью, но и с жизнью самой.

Но почему он медлит, зачем загадывает им такие загадки? Тут любой может от неопределенности руки на себя наложить. Но никто из них не решился его торопить, смерть может оказаться невероятным благом для них. А что, если потом, когда все свершится, живые позавидуют мертвым?

А может быть, он явился за всеми сразу, потому и не называет никого по имени. От неизбежности и обреченности у Архангела мурашки побежали по телу. Он вдруг понял, ощутил каждой клеткой, насколько ему хочется жить, как горько и больно уходить сейчас, еще ничего существенного не успев сделать, замереть где-то на середине и растворится в этом пространстве – все, что угодно, только не это. Разве не ясно, что ему рано уходить, что он должен остаться.

И невольно приходилось думать о том, каким он предстанет в вечности, на том суде, где нет, и не может быть адвокатов и никто не станет защищать. Тогда черное окажется черным, а белое белым, и судей не убедить в обратном. А хотелось там выглядеть как можно лучше. Но возможно ли такое?

Чтобы немного оживить их всех, всколыхнуть, Мефистофель стал рассказывать о знаменитом ученом, который как Сизиф решил не уходить в назначенный час, захотел остаться и пережить все. что проворонил в свое время снова и снова.

Они вдруг подумали о Фаусте, который через несколько веков, в своих творениях воскресит их, и вернет к жизни далекое прошлое. Но, вероятно, он не просто воскресит всю эту картину, но и постарается сделать каждого из них как можно ярче, обнажит лучшие их черты. Он покажет те причины и те обстоятельства, которые побудили каждого из них действовать так, а не иначе. Ведь и бродячий философ покажет, как мало зависит от самого человека, как много от небес и от того мира и времени в которое забросила их судьба.

А каждому роль досталась еще та. Это все они прекрасно понимали. Потому и становилось порой особенно больно и грустно. Но никто не смог бы уйти от предначертанного.

Они и предположить не могли, когда и где появится этот Фауст, сколько им еще ждать этого прихода. На Евангелистов рассчитывать не приходилось, они такое напишут, непонятно, что и откуда взять могли. Здесь нужен был совсем другой персонаж, другой мир и другое время, потому что большое видится на расстоянии, а великое на очень большом расстоянии.

И самое смешное, что Фауст из грядущего их интересовал больше, ч ем пророк, казнь которого не за горами.

№№№№№№№



Сколько времени пройдет, прежде чем на обезумевшей, исковерканной земле появится Фауст. И он будет стремиться к тому, чтобы в мире, обезумевшем от атеизма, сохранилась хоть какая-то вера. И надо было дождаться того времени, когда в мире победит Дьявол. Он останется единственным повелителем, потому больше некому. И в бессмертной драме он станет главным героем, но без Демонов-помощников не сможет обойтись. И всем демонам и героям в этом мире найдется место. Но сколько же времени еще придется ждать всего этого? Выживет ли мир, будет ли он существовать тогда в привычном виде?

Они жили в разных временах и ждали Фауста, чтобы быть запечатленными, увековеченными. Они вспоминали о пережитом, оправдывали себя и обвиняли других. Все это было очень важно для Демонов, под масками которых скрывались древние боги.

Но пока не было Фауста, никто и ничто не могло изменить существующий порядок. Они ждали возвращения из небытия Фауста, как когда-то Спасителя. Он не мог не оправдать их ожиданий.

Фауст должен был вернуться, потому что на протяжении многих веков он обречен был уходить и возвращался, совсем как славянские волхвы, не покидание нас никогда.




Глава 20 Что дальше?


Фауст должен был стать их прокурором, их адвокатом, их Евангелистом и судией. Князь Тьмы говорил, что появится он только в веке 17 или 18, а потом в 20, в первой его половине, а точнее даты они и не знали. И он будет знать, так, как знают они, что без них бы не существовало Христа.

Мальчик построил странный мир, в котором не было ни бога, ни дьявола. Он родился в семье священника, все его дяди и дедушки были богословами и служителями церкви с незапамятных времен. Но ко времени его появления на свет, а потом взросления с миром что-то случилось. И богословы, жрецы, религиозные философы – все исчезли даже из душ их, из памяти, не только из видимого мира.

Долгими вечерами, еще совсем маленьким слушал он истории и философские беседы, где ему почти ничего не было понятно, но он не уходил от них, а они не прогоняли его. Но взрослые и подумать, и представить не могли, как через четверть века они отразятся в его творчестве. Его и тогда интересовали те персонажи, о которых они не говорили, а если и говорили, то не называли их имен. Он задавал каверзные вопросы о вечном противнике бога, желая вывести их из себя, узнать что-то новое в пылу споров.

Отец был удивительно терпелив, никогда не раздражался. Он только ясно чувствовал смуту в душе того, которого в честь воинственного героя, отвергшего смерть, назвали Фаустом. И эти вопросы (и это было видно) задевали его за живое. Его словно бы испытывал на прочность вечный противник в лице сына. Но он не знал, что же сделать такого, чтобы мальчик не оказался в их власти.

Странные тени и видения во снах его становились все яснее. Фауст смутно догадывался о том, кто они такие. И он перелистывал старинные книги, желая узнать о них как можно больше. По крохам вырисовывались портреты этих персонажей, они оживали в его воображении. Пока он не звали своих Демонов, не поминал имени Мефистофеля, но все это только вопрос времени, скоро они прорисуются и явятся, обязательно явятся к нему.

Он знал, какую важную роль тайно или явно они станут играть в его «Божественной комедии». Но образы их все время ускользали, растворялись где-то во мраке. Он не мог больше увидеть и услышать их. Они жили своей жизнью, короткие обрывки которой запечатлелись в писании. И никогда не сомневался Фауст, что пришел он в этот мир отнюдь не в первый раз.

№№№№№№№



Мальчику совсем не хотелось, чтобы его главное повествование увидел Отец. Он смутно догадывался о том, что это не только ему не понравится, но оно может убить его. А этого совсем ему не хотелось в те дни. Он сознавал, что его «Божественная комедия» была значительно страшнее той, итальянской. Вряд ли что-то подобное мог пережить, а потом и написать Данте.

Отец и не мог этого увидеть и узнать, он вскоре умер. Хотя, если поверить в то, что на небесах все известно (а как не верить этому), знать, что близкие и после ухода из этого мира внимательно за нами следят, тогда он должен был читать эти строки. Но и помня о том, он никак не мог отказаться от того, что было создано им в те дни.

Фауст всегда понимал и знал, что главным его героем станет Люцифер, Тот самый бог Утренней звезды, хранитель света, который в средневековье, где досталось всем солнечным богам, стал Князем Тьмы. Все его беды начались только потому, что его угораздило жить в смутные времена, когда люди перестали ценить свет, и снова решили вернуться во тьму

Ведь не виноват Фауст, что солнечный бог, ставший повелителем Ада, являлся ему в видениях и казался самой трагической в мире фигурой. Конечно, кто-то посылал ему эти сны, кому —то нужно было стерпеть верхний слой в великой картине, чтобы открылся тот, другой, настоящий шедевр, на время спрятанный от глаз.

Но кто поверит, что это было только его желание, стремление и воля. Нет, он только еще одна жертва, брошенная на алтарь нового бога. А сколько их было, именитых и безымянных? Кто считал их за все эти века. Их никто не воскрешал и никогда не воскресит, воскрес только один – единственный. И он остался в объятиях единственной своей возлюбленной, имя которой Власть. А вокруг него уже теснились другие персонажи этой удивительной истории, у которой было начало, но еще не было финала.









Глава 21 Дойти до 9 круга


В свое время Данте дошел до того самого 9 круга, но наверное было еще не время, потому Вергилий и увел его прочь. Для Фауста такое время настало. Он понимал, что они должны были либо все вернуть на свои места. Либо погибнуть окончательно, как погиб когда-то древний Рим.

Фауст немного удивился, когда увидел всех Демонов сначала во сне, а потом и наяву. И за их масками явно скрывались древние боги, он даже знал, кто есть кто, ведь в свое время он был прекрасным ученым. Вглядываясь в их лица, понимая, что они не очень ладили между собой, он пытался угадать, кто из них друг, кто враг, но понял, что праздное это занятие, тут без Мефистофеля точно не обойтись, только он что-то знает наверняка и может быть даже захочет сказать, открыть великую тайну.

Но перед каждым из Демонов он испытывал вину, старался каждому отдать должное в своем творении. Но что за странные мысли теснились в сознании мальчика?

Комедия увлекал его с невероятной силой. Казалось, что он охватит всю его жизнь, станет жизнью самой, ему не будет конца и края.

– Для этой книги и целый жизни мало, – размышлял он, листая все новые и новые книги. И хватит ли у него времени, чтобы написать свой ад и свой рай.

Фауст ликовал, ощущая себя гением и единственным в мире творцом. Он чувствовал, что так же должен был думать и весь оставшийся мир. И странно, если все они этого не понимали. Но они еще не могли знать, какое творение он им готовил. Оно должно было потрясти устои нового века, и поведать о том, другом мире, где прошлое соединяется с грядущим. А главное, в мире этом он оставит Хранителя света. Догадывается ли о том Мефистофель, как знать, но он будет плясать под дудку творца, у него просто не останется никакого выбора

№№№№№



Бывают времена, когда лучше забыть о реальности, и погрузиться в свои творения, и там обрести реальную жизнь, а потом спасти и тонущий мир.

А настоящий мир стервенел на глазах. Он существовал где-то совсем в другом измерении. И этому миру не было дела не только до Хранителя света, но и до распятия Христа, того, которого он отправил на казнь, постарался забыть о его существовании.

Вспыхнул бунт бессмысленный и беспощадный, самой горячей точкой на планете стали наши земли. Сколько жертв, сколько пострадавших в бессмысленных схватках.

Священники вообще были расстреляны первыми, и кровавый их вождь заявлял, что чем больше их будет уничтожено, тем лучше для их эфемерного счастья.

Хорошо, что отец не дожил до тех времен, и умирал в мирном и тихом году, не зная, каким кошмаром все для него обернется.

Если кто-то и торжествовал в их мире, так это председатель ЧК, как же его звали – Феликс кажется, вот кому в этом мире было настоящее раздолье, когда мир, словно камень Сизифа неизменно катился в пропасть.

Феликс всем миру грозил расстрелом, даже под пытками и казнью, не вырвет он от них признания и любви, спесивый поляк, их всех люто ненавидевший, сделал только одно доброе дело, он рано убрался из этого мира – вот в каком мире все они вдруг в одночасье оказались.

Комиссары не образованы, глупы, вечно пьяны, потому что на трезвую голову вершить такого невозможно, и особенно жестоки ночью во тьме. При свете такие бесчинства никто не смог бы творить. Все Калигулы и Нероны кажутся ангелами рядом с этими, но самое главное – они все ничтожны, вот что угнетает теперь больше всего, а еще то, что те, кто по определению был ничем, теперь хотят стать всем, схватив в руки наган или прировняв к штыку перо.

Нет для них никаких запретов, и заповедей у них нет никаких, да и не может быть. Он никогда не станет о них писать, даже если будет умирать от голода. Потому и возник Люцифер, и все молодые боги, ставшие в один миг Демонами, все, кто были с ним. Когда наступает конец света на земле, проще сбежать в другой мир, спрятаться в другом времени, это дает хоть какой-то шанс на то, чтобы выжить и уцелеть, если не в реальности, то на страницах своих книг.




Часть 2 Иллюзии и заблуждения











Глава 1 Середина 20 века


В тихой комнате Фауст листал журналы. А потом снял с книжной полки два альбома – Рубенс и Рембрандт – король художников и художник королей – так они называли первого и нищий темный гений, его прямая противоположность во всем.

Он и сам не понимал, почему его ухоженные красивые руки потянулись именно к этим альбомам.

Фауст разглядывал темные старинные портреты, словно хотел там что-то такое отыскать, думал о течении времени, и о мире, который ушел и был потерян навсегда. Он думал о тех людях, которые жили тогда, любили и страдали, ушли и никогда больше не вернутся. Он не сможет с ними никогда встретиться в том пространстве, которое называется реальностью, но ведь существуют и совсем иные миры, где это возможно.

Сила воображения и писательского таланта способна была многое изменить и невозможное сделать возможным. Фауст чувствовал всей кожей, что может заставить их встретиться, свести в одно место. В первый раз он понял, как много от него зависит.

Но кто и когда подбросил Фаусту этот свиток с жизнеописанием, или вольным повествованием о жизни двух художников, ведь из-за него он начал листать эти альбомы живописи и переноситься мысленно (а порой казалось не только мысленно) в другие эпохи.

Это было необходимо, чтобы почувствовать себя Художником – Мастером, чтобы хоть немного отвлечься от реальности.

Фауст снова перечитывал это странное повествование, и оно почему-то влекло и не отпускало, словно там была его собственная судьба, а вернее, два возможных варианта судьбы. Ему нужно выбрать что-то одно из двух, или кто-то уже сделал за него этот выбор? А почему бы и нет, но кто из Моцарт, а кто Сальери. Ведь не бывает света без тьмы и гения без злодея.

Но у него возникло странное подозрение, что перед ним два гения и злодея в привычном понимании этого слова там нет, может ли быть такое? Надо было погрузиться в контекст и убедиться в том, что он был прав. Живопись – чужое искусство, но какое притягательное, смыслы его протянулись сквозь время и пространство. Они помогут разгадать многие тайны, он в том не сомневался.









Глава 2 Совмещение времен. Король художников


Волна стремительно понеслась к берегу. Юноша рисовал на песке великолепные полотна, которые были тут же безжалостно смыты. Но он не печалился, а смеялся, потому что знал, что создаст творения еще лучше. В том, что эти картины были так хрупки, была какая-то своя несказанная прелесть, и некому было сожалеть о том, что творения бесследно исчезали. Их пока еще никто кроме самого творца не видел.

Ему необходимо было совершенствоваться, потому что он надеялся достичь высшего мастерства, а оно достигается только после невероятных усилий.

Сколько уникальных полотен растворилось в бескрайних морских просторах, этого никто никогда не узнает.

Потом Пауль возвращался домой усталый, но почти счастливый и переносил лучшие рисунки на бумагу. Возможно, потому они и казались такими завершенными, такими великолепными с самого начала, и поведавшим о том титаническом труде, в постижении мастерства. Ведь со стороны казалось, что ему все слишком легко дается. В этом был уверен даже самый строгий из его критиков – старший брат Филипп.

Больше всего он волновался и опасался за судьбу Питера. Он всегда общался с людьми искусства и мог себе представить, что за судьба ждет его младшего брата. И когда волнения эти вырывались наружу, Питер говорил:

– Я буду королем художников.

Но говорил он это не потому, что так безоговорочно верил в собственный гений, а подчеркивал, что никогда не позволит слабостям торжествовать, никогда не подчинится страстям, которые легко губят любого, а человека творческого в первую очередь. Невероятная сила и воля проступала в его сознании с самого начала.

Никогда Питер Пауль не обещал, что он откажется от живописи, потому что знал точно, что не сможет исполнить такого обещания. Живопись была смыслом его жизни, его верой и надеждой, без нее жизнь теряла цвета, запахи, вкус.

Но Филипп никогда и не требовал от него таких обещаний. Он знал, что был Тициан, тот, кто беседовал с королями и кардиналами, и они нуждались в нем, хотя его судьба для живописцев была скорее исключением из правил. Но этот великий итальянец оставлял надежду и для его брата. Он обещал себе, что сделает все возможное и невозможное, чтобы Питер не уподобился тем несчастным, которые ходят с протянутой рукой, остаются вечно грязными и пьяными и рисуют таких же нищих и убогих, как и они сами. Потом раздают бесплатно свои творения тем, кто никогда не сможет оценить их, и все время жалуются на судьбу и проклинают мир.

Не бывать этому, только самое лучшее, только портреты королей, и станет он не только королем художников, как сам заявляет, но и художником королей, а без этой цели не стоит брать в руки кисть и тратить деньги на холсты и краски.

– Ты будешь художником королей, – пообещал ему Филипп.

Порывисто взглянул на него юноша, но ничего не ответил.

Он знал, что в жизни можно добиться многого, если точно знаешь, чего тебе хочется.

№№№№



Когда Филипп знакомил его с учеными, философами и писателями, то он не говорил о талантах брата своего. И когда тот начинал рисовать собеседников, да так, что любой из них торопел, бросив взгляд на рисунки, они приходили в восторг и неизменно уносили рисунки с собой. Они говорили, что наступят те времена, когда, когда они и приблизиться к нему не смогут.

Он только улыбался. Его не волновал собственный триумф, он знал, что так будет. Он был уверен, что пришел в этот мир, чтобы запечатлеть его на своих полотнах.

Трудно было вспомнить, кто первый сказал о том, что юноша так дивно талантлив, но портреты вельмож красовались во всех домах знати, и не сегодня, так завтра их увидит король, и вот тогда…

С легкой руки этих людей он отправился в первое путешествие и оказался при дворе английского короля. Это было только начало, потом король испанский, и французский с великой радостью принимали молодого художника, и везде он был дорогим гостем. Теперь уж и сам Тициан, будь он жив, позавидовал бы молодому художнику, его уму и невероятному обаянию, его громкой и всеобщей славе. Он стремительно взлетел и стал художником королей, но не просто стал, он им оставался всегда.




Глава 3 Друг другу мы тайно враждебны


Говорят, что если бог что-то одно дает, то забирает другое. Обласканный всей Европой, Питер, вероятно, должен быть несчастен в любви.

Но кто сказал вам такое? Как только он вернулся домой, так и встретил свою Изабеллу. И влюбился, да так, что все 17 лет их совместной жизни только ее и боготворил, и изобразил с такой любовью и восхищением, что даже у скептиков, никому и никогда не веривших, не возникало никакого сомнения, что она единственная и любимая женщина в его жизни. И в этом живописец противостоял распущенности всей богемы и был слишком высок и горд для того, чтобы пускаться во все тяжкие, передвигаясь от одной юбки к другой, заводить целый гарем натурщиц, прикрываясь любимой живописью.

Если и были какие-то моды, то он стал законодателем совсем иных стилей. И все вольные жрецы искусства должны были отстраниться от него, оставаться где-то за чертой.

Изабелла была великолепна, и он с нескрываемым восторгом повел ее к венцу, кто еще из товарищей по цеху мог так ярко проявить свою любовь к собственной, а не к чужой жене? Король оставался королем и в семейной жизни.

И художники стали говорить о его бездарности, о гордости, о заносчивости, но сквозь весь праведный гнев проступало только злоба и зависть.

Но так как ответа на такие выпады не было, то и пришлось им снова разбрестись по своим углам, утешая себя тем, что короли капризны и придирчивы, они скоро все изменят, и тогда будет еще видно, кто и кого.

Но какое дело ему до этих чувств, если мир так огромен и интересен.

Он вернулся домой из путешествия по Европе, когда должен был родиться его первенец.

№№№№№



На свет появилась прелестная девочка. Он подхватил ребенка на руки и так прижал его к груди, что почувствовал тепло детского тела. Как хороша была его Клара. Он весело кружил малышку по комнате, внимательно глядя на свое главное творение. Это было самое совершенное из творений художника, он любому бы в том признался в те минуты светлой радости…

– Пауль, ты задушишь ее, – услышал он в вихре счастья голос брата.

Он заглянул к ним и никак не мог понять всех восторгов и порывов, словно ни у кого больше никогда не рождалось детей.

– Помнишь, как ты рисовал самые мрачные картины моего грядущего, – напомнил он неожиданно брату.

– Для того и рисовал, чтобы тебе удалось избежать всех бед, – говорил тот, – но я никогда не сомневался, что ты умен и проницателен, ведь были же и Тициан, и Рафаэль, только этот путь значительно труднее, чем тот, другой.

И потом он рассказывал о плачевной судьбе еще недавно знаменитого художника.

– Кто бы мог подумать, – удивлялся Филипп, – еще несколько лет назад он был уверен, что Тициан умрет от зависти, на него глядя. И лучше не смотреть на то, что с ним стало.

Изабелла внимательно слушала их разговор. Она с каждым днем любила своего мужа все больше и больше, и все время благодарила бога за то, что он подарил ей ее Питера.

Он с самого начала и до конца был знаменит, высок и далек от земли, как трудно парить в небесах, оставаться на недостижимой высоте.

Есть творцы, которые еще при рождении записаны в небожители, им никому и ничего не нужно доказывать, это остальные ненавидят и завидуют, возмущаясь несправедливости, царившей в мире творчества. А почему он должен быть справедлив, и если бы пришлось поменяться местами, отказались бы они сами от такого места под солнцем? Вряд ли. И все же, все же.









Глава 4 Любимые ученики


У Мастера все время появлялись ученики, и он возился с ними, не замечая их капризов и всех темных сторон, которые они порой являли миру. Он никого к себе не приближал, хотя никого и не отталкивал, приходили и уходили они всегда сами, решая, какие-то свои проблемы.

Потом художник никак не мог вспомнить, кто привел к нему этого юношу, как он оказался в их доме. Какими мрачными были его полотна. Он не мог не оценить мастерство живописца, но и принять этого мира не мог, хотя старался быть великодушным.

Но сам юноша казался легким и веселым созданием.

– Вы король художников, это все говорят, – без всякого заискивания заявил он.

Ничего на это не ответил Питер, только усмехнулся, всем своим видом тот подчеркивал, что пройдет немного времени, и он обойдет его во всем.

Это было даже забавно, он, вероятно, не знал, что тот, которого он назвал королем художников, никогда и ни с кем не соревновался, считая, что у каждого только свое место под солнцем, и никому не удастся занять чужого. Но ничего этого говорить юному дарованию Мастер не стал.

– Он художник королей, – про себя размышлял Рембрандт, и не мог понять, как одно в этом человеке может сочетаться с другим.

Но таким и должен быть придворный художник, высок, красив, одет с иголочки, речь дипломата, говорят, он часто исполняет поручения то одного, то другого короля, потому так спокойно путешествует по миру, не встречая нигде препятствий.

А сам Питер вспоминал в тот момент, как печально знаменитый герцог, взглянув на его полотна, спросил:

– Вы дипломат, занимающийся живописью?

– Нет, – ответил он тогда, – живописец, причастный к дипломатии.

Тот не стал больше ни о чем говорить, понимая, что художник сделан из особенного теста, и он не позволит ему вольничать, и чего доброго с ним еще неприятностей на свою голову насобираешь.

– Ничего особенного, – говорил ученик, когда его спросили о художнике.

Что это было? Зависть, обида, неприятие, недавняя ссора с Мастером, или он был настолько уверен в себе самом, еще ничем не доказав своего мастерства этому жестокому и капризному миру?

– Чертовски обаятелен, умен, богат, счастлив в семейной жизни, а в остальном ничего особенного, высокомерен и насмешлив, не особо с ним пообщаешься. Да он и не стремится с кем-то водить дружбу, – тут же прибавил он и немного смутился, решив, что слишком перегнул палку, наверное, нельзя так, о том, кем восхищаются короли и простые смертные, тебя просто не правильно поймут.

Но в голосе была затаенная обида на ту самую несправедливость. Почему одним судьба дает все, а другим ничего?

Когда – то Питер хотел быть таким, как Тициан, и ему это удалось. Новый гений вовсе не хотел быть таким, как Рубенс. Но в покое он так и не смог оставаться, столкнувшись с ним. Это противостояние длилось до самого конца, когда учитель давно уже покинул этот мир, несчастный, разоренный художник видел его и все время старался обойти стороной призрак, который доказывал ему, что можно было жить совсем по-другому, оставаться королем, принимать у себя королей.

№№№№№№№



Юноша пристально смотрел на картины Мастера, яркие, пышущие энергией и красотой. Он вглядывался в лицо Георгия Победоносца, убившего змея, и в прекрасный лик спасенной им принцессы.

Он бы совсем по-другому написал этот сюжет, и напишет, не могут они быть такими яркими и победными, не могут и не должны. Ему не нравилось полотно, но от него никак нельзя было оторвать взора.

И дальше кони, люди, экзотические животные, все смешалось и пришло в движение, все явило собой невероятную мощь. И даже распятый Христос на его полотнах был на удивление красив и мощен. Хотя это и вызывало усмешку, но и впечатляло одновременно. Он знал, что такие картины и станут украшением королевских дворцов и храмов, они будут висеть там, куда ему с его творениями никогда не прорваться. Не стоит даже и пытаться.

– Не переживай, – он бездарен, – говорил кто-то из его пьяных, а потом странно веселых друзей.

– Он великолепен, – вырвало у молодого художника, – ему хотелось оставаться справедливым к Мастеру, не сделавшему ему никакого зла, наоборот, только добро и участие мог вспомнить ученик

И только тот, о ком они спорили, был далек и недосягаем, рядом с королями и в кругу своей семьи он оставался спокоен и счастлив, ни с кем ему не нужно было выяснять отношения, некому было завидовать, он жил и творил в свое удовольствие.




Глава 5 Черное крыло беды


Но беда задела его своим черным крылом, когда умерла его обожаемая Клара. Никто не мог знать, как он переживал смерть своего первого и любимого ребенка, он сразу же отправился в путешествие по Европе, не желая никого видеть и слышать.

Девочка все время была рядом, она приходила в его сны, у него появился маленький ангел – хранитель. Но в реальности никто не мог заполнить ту пустоту, которая образовалась в его душе с ранним уходом дочери.

Изабелла превратилась в бесплотную тень. Они оба понимали, что дети часто умирают, но то, что это случилось с их обожаемым ребенком, в это никак невозможно было поверить и смириться. Он рисовал ее снова и снова, и она оживала на его полотнах. И он радовался тому, что может хотя бы это сделать для своего несчастного ребенка, пусть они запомнят ее такой, он обеспечил ей бессмертие и гордился тем, что может это сделать

Выходя из собора, он наткнулся на своего бывшего ученика, шедшего куда-то в толпе таких же веселых гуляк. Тот рванулся к нему, но Пауль резким движением отстранился и вскочил в карету. Всем своим видом он показал, что ни с кем не желает общаться. Его вовсе не волновало, что подумают о нем молодые художники, ведь сам он совсем о них не думал.

№№№№№№



Король присылал все новых вельмож. Художник находил предлог, чтобы оставаться в своем замке и не появляться при дворе, но он понимал, что это не может длиться долго. Приходилась считаться с такими условностями.

Художники стали спорить о том, кто из них сменит Рубенса в королевском дворце. Каждый верил в то, что художником королей будет именно он.

– Они ждут Рубенса, – отрезал знакомый, когда Рембрандт намекнул на то, что он свободен и мог бы поработать для своего короля.

Его молодая жена была так тщеславна и так мечтала предстать перед королем, что Мастер решился предложить себя для такой работы. Ради нее и попросил он узнать, не нужен ли королю новый художник. Но пока ничем не мог ее обрадовать.

Саския удивленно смотрела на своего мужа. Она уже знала от служанок, что усилия его были напрасны, их никто никогда не пригласит к королю. Она вспомнила жену Рубенса, эту маленькую и серую мышь, которой ее знаменитый муж так польстил на своих полотнах. Но почему ей так не повезло с художником?

Она не знала, что это был последний год жизни Изабеллы. Она и умереть должна была молодой, любимой и счастливой, что за наказание такое.

Мастер вернулся от короля, узнав о болезни жены, и остался у ее постели до последней минуты. Его совсем не волновало, что скажет король. Властелин должен подождать, пока у него есть дела важнее.

Бог ему много давал, это правда, но при этом безжалостно забирал любимых людей, и с этим ничего не поделать даже королю художников.




Глава 6 Соперники


Рембрандт взирал на свою Саскию в те дни, когда появилось известие о смерти Изабеллы, на пышные похороны они не посмели отправиться. Но он был уверен в том, что если бы его счастливый соперник поманил его жену, она бы не задумываясь, бросилась в его объятия. А ведь он старик. Это открытие очень больно его ранило. И он отчаянно продолжал писать в те дни своего блудного сына – полотно, которое должно было поднять его над всеми Мастерами, навсегда прославить.

Но уже в середине работы стало понятно, что и на этот раз надежды не оправдаются, те, кто восторженно относятся к Рубенсу, не поймут и не оценят его, об этом не стоит и мечтать.

№№№№



Мастер мог быть спокоен за свою жену – юная Елена, которую он знал когда-то еще ребенком, стала новой его избранницей, как только прошли дни траура. Сама Изабелла, уходя, настояла на том, что сменит ее именно она, и любящий муж не мог спорить с ней, и только растерянно кивнул в знак согласия. Блиставшая красой дева вызывала симпатию в его душе с самого начала, он мог ее полюбить. Он будет писать ее всю оставшуюся жизнь, ему не понадобятся другие натурщицы, с которыми с такой радостью общались его ученики.

Ее прекрасный лик и великолепное тело появилось на новых полотнах, потому что в такие дни он не мог не писать, чтобы не думать о печальном, надо загрузить себя работой.

Елена была великолепна. Да и не могла быть иной муза короля художников. Рембрандт чувствовал, что его Даная казалась только жалким подобием того, что изображал и являл миру этот чародей Рубенс.

Саския заболела в те дни, когда он взялся за полотно, и он не мог не передать ее увядавшей красоты на своем полотне. Она не могла скрыть своего недовольства, когда вглядывалась в то, что он писал. И его дела шли все хуже и хуже Они стремительно летели вниз. Но она знала, что его гибели ей не суждено будет увидеть. И то, что она уйдет раньше, немного успокаивало ее.

Она вспоминала похороны Изабеллы и знала, что ее художник не сможет даже достойно похоронить ее, да что же это за проклятие такое, за что ей все это досталось?

Когда она застала мужа со служанкой, то пришла в неописуемую ярость. Сначала ему показалось, что она просто ревнует его, но потом он понял, что причина в другом.

– Ты все время сравниваешь себя с ним, но взгляни на Елену, и на ту с которой ты развлекаешься, даже когда я еще не успела оставить этот мир. Вот в этом вся разница, ты никогда не станешь великим, ни один дворянин тебя на порог не пустит, для этого надо быть Тицианом и Рубенсом, а тебе не стать ни тем и не другим.

Никогда прежде она не говорила ему таких обидных слов, но здесь были все ее несбывшиеся надежды и мечтания, которым уже не осуществиться в этой жизни.

– Ты даже умереть готова, чтобы хоть в смерти уровняться с его женой, – раздраженно бросил он.

– Это точно, чем такая жизнь, уж лучше в склепе оставаться, – согласилась она. – Но он туда каждый раз приходит с розами, а ты меня в общую могилу бросишь, разве не так?

Они сказали друг другу все, что наболело, но больше о знаменитом художнике не говорили ни слова.




Глава 7 Не совпали во времени?


Полуобнаженная Елена, закутанная в меха, во всей своей красе стояла перед Мастером. Сколько нежности, восторга и радости было во взгляде художника в те минуты. Он был с ней, он снова был счастлив, и ни с кем из собратьев своих не собирался спорить и ссориться. Они существовали в другом мире, за высоким забором, отделявшем его дворец от их хижин.

Когда появился посыльный короля, художник отложил кисть и резко поднялся. Ему не хотелось уходить, но как истинный дипломат он улыбнулся, то ли этому человеку, то ли своим мыслям и чувствам.

– Лучше бы ты был художником королей, – услышал он голос своего брата, долетевшего к нему из прошлого.

– Я стану художником королей, если тебе этого хочется, – сказал он тогда.

Теперь он понимал, что это чертовски хлопотно, но деваться было уже некуда, он всегда исполнял свои обещания.

№№№№№



Саския умерла в полутьме в полном одиночестве. Ее мужа уже несколько дней не было дома, его нигде не могли найти. И когда кто-то из учеников рассказал об этом Рубенсу, он дал денег и распорядился о похоронах жены художника. Они не посмели нарушить наказа Мастера, и немалые деньги истратили по назначению, хотя эти люди не могли понять, какое он имел к этому отношение.

Все в этом мире идет своим чередом, король художников так и оставался до конца королем, и он достойно шел по жизни и нес свою корону. Никто ни в чем не смог бы его упрекнуть.

Такие вот два пути выпали старым Мастерам. Что должен был выбрать тот, кто родился и жил в веке 20, и мог ли он что-то выбрать сам?

№№№№№



– Что за чертовщина, – возмутился Мефистофель, дочитывая свиток, они не могли встретиться, они не совпали во времени, кто это все написал?

– Ну тебе ли не знать, что есть иное время и иное пространство, где все течет немного иначе, и там они могли бы все это пережить вместе, если немного сдвинуть колесо времени и пространства.

Странно, они словно поменялись ролями, чего только в мире этом не случается




Глава 8 Другая реальность


Фауст разглядывал лица стариков Рембрандта. Полотна заставляли его замирать от боли. Он поспешно захлопнул этот альбом и стал вглядываться в светлые полные радости полотна Рубенса. Сколько в них было красоты и мощи. Они возвращали к жизни. Отступила боль, и он испытал нечто похожее на счастье. Он почти успел забыть о подобном чуде. И оно возникло в его душе снова.

– Мастер, – с восторгом прошептал он.

И таким странным показался весь этот мир. Он еще раз убедился в том, что существует связь с иными временами. Но как она проявляется? Ему хотелось знать именно это. Возможно, вся его жизнь уйдет на то, чтобы разгадать эту тайну.

Но снова взглянув на первого и второго мастера, он понял, что это грани одного и того же лица: свет и тьма, добро и зло, радость и горе. Сколько таких художников жило и творило еще в мире?

Как трудно было им из созданных миров возвращаться к реальности, и как прекрасно для любого путешествие во времени, оно не сравнится ни с каким другим путешествием.

Он зал, что придет Марта, и он услышит рассказ о том страшном августе 21 года. Он как – то пропустил это время, и в те горькие дни был в другом пространстве. Но она ему расскажет, как они расправлялись, эти ничтожные комиссара, с двумя поэтами.

Фауст не любил стихотворений и никогда не любил поэтов, но эти двое были величайшими мастерами, и это заставляло уважать их и преклоняться перед ними. Жизнь и смерть каждого из них – это благоуханная легенда. И потому он, до сих пор прятавший голову в песок, должен был посмотреть правде в глаза и обо всем узнать.

Он знал, что рассказывали легенды об императоре и адмирале, теперь еще и два величайших поэта проклятого века остались в дивных сказаниях навсегда. Их судьбы неповторимы и уникальны, а даты гибель почти совпали – разница только в несколько лет, месяцев, дней. Все они навсегда останутся очень молодыми. Два Николая и два Александра – даже в именах их были какие-то уникальные совпадения. Все они ушли не по своей воле. Он остался жить. У него в запасе было почти два десятка лет. Он знал, что должен написать о них, о мире, уничтоженном теми, среди которых ему пришлось остаться. Только откуда возьмутся силы на такое? Если служенье муз не терпит суеты, то в этом жутком мире ему вообще противопоказано оставаться.

Фауст зажмурился. Ему показалось, что град пуль продолжает свистеть и над его головой. Первым у него на глазах рухнул Государь Император. Они все его предали и оставили тогда, на руках многих осталась его кровь, потом был расстрелян Адмирал, объявленный Верховным главнокомандующим, взваливший на свои плечи этот груз. Зная обо всем этом, задохнулся русский поэт, решив, что он не может, не должен больше жить в таком мире. А через две недели они расстреляли второго поэта. Никого тогда не осталось, да и не могло оставаться. Страна тонула в кошмаре гражданской войны.

Он часто спрашивал у Мефистофеля, как они могли появиться в этом мире в такое время

– Времена не выбирают, в них живут и умирают, – что-то подобное нараспев пропел он, помня, что Фауст не любил стихов и поэтов.




Глава 9 О чем рассказала Марта?


Марта, как только оказалась в Москве, появилась в его доме, седовласая, величественная, спокойная. Она все это пережила, и жила теперь не «за», а «вопреки». Только он один, глядя на Марту, чувствовал и прекрасно понимал это.

Они сидели в пустой комнате вдвоем, и она тихо, почти спокойно говорила о том страшном августе 21 года.

Страшно даже представить, что после тех событий они прожили почти 20 лет. Сначала они все пытались просто выжить. Но в глубине души (и он видел это в ее глазах) они завидовали тем, кто был расстрелян.

Те не успели, не прошли по всем кругам ада, и в этом было их счастье. Они не могли даже в самом жутком кошмаре представить себе, во что превратится этот мир и их жизни. И хорошо, что им этого не суждено было узнать.

Истории, которые Марта рассказывала сыну священника и внуку священника о беззаветно храбрых русских офицерах расстрелянных комиссарами, о замученных русских поэтах, не могла не потрясти Фауста до глубины души, он знал, что никогда ничего не забудет ни на этом свете, ни на том.

Все поставить на карту, ради минутной вспышки, ради подвига. Они выжили, но те юнцы, которые так жили, давно ушли на небеса, и оттуда на них взирают. Они давно стали там самыми яркими звездами и светят всем остальным. Но можно ли осветить эту жуткую тьму.

Фауст стал постепенно понимать, почему Мефистофель для их возвращения выбрал это время. Возможен ли здесь был хотя бы лучик счастья? Любое средневековье покажется раем. Но кто сказал, что будет легко? Ведь и он тоже стал другим, очень изменился за это время.

№№№№№



А потом она молчала, а он говорил о трех переворотах в Питере, вероятно, она задержалась там. Какая странная ирония судьбы, тогда его не тронули ни красные, ни белые. Им всем нужен был токовый ученый, и чтобы он был за них, а не против, своих-то взять негде. Да и было в нем что-то внушающее доверие, вероятно. Но может быть, они надеялись на то, что он напишет их жития между делом. Ведь кто-то должен оставаться не героем, а летописцем своего времени. Да и новый Вергилий в аду, куда они обязательно попадут, они же не полные кретины, им тоже пригодится Жизнь коротка вообще, а их значительно короче обычной.

Марта рассказывала одну из легенд, о том, как в последние минуты жизни поэт командовал своим расстрелом. Такую же историю ему рассказывали и об адмирале. И это было так на них обоих похоже.

Фауст даже представить себя не мог на их месте. И никогда не сможет ни на этом свете, ни на том забыть этих жутких историй. Вероятно, потому из глубины веков и появился Люцифер, кого же еще нужно было достать и оживить снова, чтобы комедия его стала не только бессмертным творением, но и как-то отразился на страшной их реальности.




Глава 10 Марта, кто ты теперь?







Когда говорили о Марте, рассказывали о ее безответной влюбленности в первого поэта и о том, как любил ее второй. На самом же деле, и Фауст видел это сейчас, она любила не того, которого ей приписывала молва, а как раз своего мужа, потому что женщины не могут не любить героев. Она не просто любила, она гордилась им. Да и не могла она любить другого? Нельзя по-настоящему любить того, кого называют Снежным королем. Тот страшный август все раз и навсегда расставил по своим местам.

– Они ушли, а мы остались. И нам ничего другого не оставалось, как продолжать жить потом. Скольким еще придется считаться Иудами в этом мире? – тихо спрашивала Марта. С этим клеймом она шла по разным жизням, от тех времен и для последнего времени. Но видно так было у нее на роду написано, смеяться над любовью, оставаться и идти до конца. Было в ее жизни что-то значительнее и важнее чувств к мужчине, как бы хорош он не был. Не потому ли тогда в самом начале он сразу и безошибочно выбрал Маргариту, на всю жизнь, на все их жизни. Не было на ней клейма Иуды, никогда не было. Какие-то иные недостатки были, но только не это.

Марта видела, какой печальной в одно мгновение стала его улыбка. Но он старался как-то отстраниться от черных помыслов. Если все время об этом думать, то так легко сойти с ума. А жизнь слишком коротка, чтобы еще и прятаться от нее в доме для душевнобольных. Творцы не могут быть так расточительны. Он это понял, когда в который уже раз пришлось вернуться.

№№№№№№№



Марта ушла неожиданно быстро. Он понял, что она больше не может об этом говорить. И вдруг прорвались стихи. Он не запомнил их, он тут же постарался забыть. Но если даже Марта пишет стихи, то это какое-то страшное нашествие, нельзя так, они должны быть уничтожены, прокляты и забыты, – приговор его был окончательным и обжалованию не подлежал

Фауст никогда, ни в одной из своих жизней не любил стихотворений. Но это были и не стихи даже о соловьях и розах, а древний славянский плач обо всех убитых и замученных, и о живых, потому что им еще хуже, чем мертвым.

И вдруг Фауст понял, почему так сжимается сердце. Он знал, что его дни сочтены. Она останется, когда он уйдет. И она останется во времени, когда живые будут завидовать мертвым, и судимы были мертвые, как и живые, вот что было самым страшным в этом жутком мире.

Здесь только палачи и жертвы, где взять, героев для этого времени, палачи страшны, они понятия не имеют, что такое благородство. А остальные виноваты уже в том, что живут в этом мире и готовы хоть какие-то свидетельства оставить о времени и о себе.









Глава 11 Марго вечная


В тот момент и возникла, прорвалась сквозь миры и времена Марго. Сколько дней и ночей Фауст благодарил судьбу за то, что с ними произошло. И когда случилась эта удивительная встреча на уже в 20 веке, она увидела и сразу узнала его. Она сразу поняла, кто он такой. И не испугалась, не отступила. Там, где другие женщины при одном только упоминании бы разбежались в разные стороны, и такой визг подняли, она оставалась спокойной и только мягко улыбалась. Но те девицы разумные не читали трагедию Гете, они не ведали, что там произошло, не знали, чего им нужно бояться.

Маргарита —это она, они встретились снова. С самого первого мгновения встречи он сразу понял это.. Он сравнивал ее с королевой, и она была королевой, и остается главной героиней их романа. Сколько уже было пережито в прошлые века, но что с ними случится здесь и сейчас?

Она слушала Марту, ставшую поэтессой. Была восхищена и поражена услышанным. Ничего не предвещало подобного таланта в первой жизни, но значит, и тогда они встретились не зря. Гете не просто так их столкнул, а с прицелом на грядущее. Он все видел и все знал заранее.

Потом она спрашивала, почему им выпало такое время и такие судьбы. Всем без исключения, добрым и злым, героям и негодяям. Но могло ли в их жизни быть что-то по-другому? Видимо не могло.

№№№№№№№



Марго была искренне убеждена в том, что он гений, и восхищалась всем, что он писал. Но и у гения бывают особенные вещи – таким творением стала его «Божественная комедия». По дерзости и яркости ему не было равных в этом времени. Если у Данте божественная – это прилагательное, то у него это существительное скорее, указывающее на действующих лиц и место действия, на то, что боги вернутся, сбросив прежние маски. « А за маской было звёздно, – намекал первый поэт их времени. Все верно, там были боги. Многие страницы она помнила наизусть. Она понимала и чувствовала текст не хуже, чем он сам. Это заставляло его не только любить эту удивительную женщину, но и чувствовать в ней единомышленника и соавтора. Да так оно и было особенно в последнее время.

– Берегиня, – повторял он, и все больше в том убеждался, когда пристально заглядывал в ее зеленоватые глаза. Она и была настоящей берегиней, а кто сказал, что их не может быть, особенно в этом сатанинском мире. Они никуда не исчезали и не могли исчезнуть, сколько бы их не сжигали на кострах. Святоши боялись их как огня, но русалки и берегини тащили их неизменно ко дну.

Ради Фауста Марго готова была на все, но не ради просто мужчины, а ради того, единственного, способного создать новую «Божественную комедию». Такая встреча с женщиной богиней судьбы припасена для избранных, у многих она вообще никогда не случается. Ему несказанно повезло.

Она и награда и наказание одновременно. Они неразрывно находятся рядом. Но без нее жизнь больше не имеет никакого значения. Он уже никак не мог от нее отказаться. Она смела и отважна, и она готова была на все. У нее теперь остался только он, у него еще были творчество и лютые враги. Он ничего не мог ей дать, кроме проблем. Он не очень понимал, в какой омут бросает одну из самых великолепных женщин, но он знал, что не может жить без нее. Он жил только с нею рядом. И он возвращался в любое время только для того, чтобы с ней снова встретиться и на какой-то сролк остаться рядом. Жизнь коротка, у него она часто бывала еще короче, чему у остальных, но любовь оставалась бессмертной, и она требовала их новой встречи и новой жизни




Глава 12 Последняя встреча?


Тогда она была несчастна, а теперь счастлива рядом с ним и не замечала никаких неудобств. Мягкой улыбкой она отвечала на все разговоры о трудностях, махала рукой беззаботно, если чего-то в его доме не находила. Потом эти вещи откуда-то появлялись. Она была с самого начала настоящей Берегиней. И только лучезарная и неповторимая улыбка и оставалась. Она освещала его душу.

– Маргарита, – произнес он, – понимая, что так он будет называть главную героиню его повествования. Так ее звали во всех веках и во всех жизнях прежде, имя тоже стало знаковым, как клеймо на плече.

Королева ведьм, просто его королева. Она осмелится записать и издать любовные истории. А он – тот, кто оставит ее в веках.

Фауст и Маргарита были все время вдвоем, а Марта, мужественно последовав за ними, оставалась и в этом времени одна – ее одиночество тоже в разных временах оставалось неизменным. В пустой и узкой комнате, похожей на гроб она поселилась, чтобы оказаться поблизости и просто как-то жить в этом времени. Она думала о прошлой встрече. Ее волновал рассказ о прошлом. И она снова переживала его, престав перед Фаустом. В прошлых жизнях ей хотелось отодвинуть Марго и занять ее место, теперь в этом мире она оставила такую затея. Зачем вести войну, в которой ты проиграешь все равно. Но в какие-то мгновения, ей хотелось попробовать еще раз. Не потому ли она и стала поэтессой, решив, что это поможет. Но вскоре она узнала, что и здесь облом. Фауст не любит стихотворений и не любит поэтов. Ему просто нужно было услышать историю от той, которой было еще хуже, чем ему самому, узнать, что пережила и видела она, оставаясь рядом с ним только тенью слабой, едва различимой.. Ради этого он готов был даже слушать стихи. Но обижало и оскорбляло ее другое. Он посмел не видеть в ней женщину. Пусть она была намного старше, но разве от этого она перестала быть женщиной. Так было при первой встрече там, так оставалось и сейчас здесь.

№№№№№








И тогда Марта вспомнила лицо той, которая была рядом с ним.

– Марго, – повторила она задумчиво.

Что она могла сказать о ней. Она мила и очаровательна и только. Она принесла ему не только радость (он был влюблен безоглядно) уж это чувство она могла отличить от всех остальных. Ей хотелось думать, что именно так все и будет. Хотя в ней говорила только обида и ревность. А представляет ли кто-то из вас, что такое ревность, проносимая через века, бесплотная попытка от нее избавиться, и знать, что в любом времени в любой толпе он будет видеть только свою Маргариту, и небрежно замечать ее подружку. Непонятно, как и зачем тут олказавшуюся, но ее можно терпеть, потому что они привыкли, что она мелькает где-то рядом, появляется и исчезает.

И тогда назло ему Марта влюбилась в поэта, прекрасного поэта, первого поэта и на какое-то время исчезла из их жизни. Но могла ли она долго следовать за тем, кто не отвечал ей взаимностью? Да и поэт оказался точной копией того, кто познакомил их с Фаустом, Мефистофелем, а это сразу стало ей совсем не интересно. Это могло увлекать и чаровать других девиц и жен, но для нее это был давно пройденный этап. Да и в первый раз она не любила его, а что теперь о том говорить. К возлюбленным не стоит возвращаться, а к нелюбимым —тем паче.

С какой стороны не посмотри, он не стал ее героем, нагнала в стихи тумана и дурмана, чтобы прикрыть хоть как-то пустоту- вот и весь роман на стороне.

№№№№№№№№№№



В те жуткие дни, так похожие на тьму Средневековья, Фауст чувствовал, что ему не поможет Христос, и тогда, как деятели эпохи Возрождения он стал обращаться к античным образам, там пытался искать спасения.. Помогут ли они на этот раз. Наступит ли новое Возрождение после нового Средневековья?

Конечно, сразу вспомнилась история о том, как Орфей отправился к Аиду, чтобы спасти душу своей возлюбленной и вывести ее на свет, что еще мог бы он вспомнить в те дни, когда смотрел в зеленоватые глаза Марго и знал, что и эта их жизнь подходит к концу?

Так постепенно старая история для него и зазвучала на новый лад. И стала соединяться порванная связь времен.

Путешествия с Мефистофелем по разным временам не прошли даром, да и учения его тоже пригодились, они не могли не пригодиться.




Глава 13 Аид все ждет Орфея


Когда-то в самом начале, когда Фауст смотрел на всех, кто владел тьмой в разные времена в разных мирах, ему хотелось написать историю о самом грозном из них о самом Аиде.

Это была бы странная история о том, как к нему должен был пожаловать за своей возлюбленной Орфей.

Любовь и смерть. Недоверие мужчины и вечное стремление спасти, и вечное желание вернуть, а на самом деле, желая многого, ведь он не способен даже на малое – просто вывести ее из этого кошмара. Но тогда (он не помнил подробностей) это была какая-то странная история, она так отличалась оттого, что он слышал и читал прежде. И Фауст не сомневался, что именно она и стала тем знаком кошмара, который все время сопутствовал им с Марго

Странный Аид, странный Орфей. Она называлась:



АИД ВСЕ ЖДЕТ ОРФЕЯ

Темно и мрачно в подземном мире. Бесшумно мелькают души, чудовища бродят тут и там.

Когда Зевс пирует на небесах, а Посейдон путешествует по морям и с капитанами и мореходами отважными общается, что остается Аиду, которому по жребию досталась тьма и лабиринты сплошного мрака?

Как жесток бывает такой жребий даже для богов, но с этим надо смириться.

Аид с ним смирился с самого начала, только разве не хочется и ему приобщиться к высоте небес или шири морей, пообщаться и с отважными моряками, и героями, которые шагнут прямо туда, на пир богов. Но он слишком горд для того, чтобы звать кого-то из них. Они иногда приходят сами.

Что есть у Владыки Тьмы? Где-то стонут Титаны и поверженные боги-отцы. Они не могли их, пожиравших своих детей, оставить на земле, когда те были свергнуты с небес. Есть у него чудовища, так и не смирившиеся с их приходом. Они тоже оказались в бездне и не могут оттуда выбраться.

Правда, Аиду все-таки удалось у них, вероломных братьев, отвоевать Персефону – самую прекрасную из богинь. Но погруженная во тьму, она бледнеет и чахнет, и ждет того времени, когда можно будет вернуться на землю. И он отпускает ее туда с какой-то тяжкой радостью, зная, что она, верная долгу, в свой срок вернется назад, чтобы еще половину года провести во тьме в его объятиях.

Аид знает, давно убедился в том, что она любит его, но какой покорной кажется эта любовь, как она похожа на жалость, а разве это нужно могучему богу подземного мира?

Она все понимает, она очень хочет, чтобы все было иначе, но тьма неизменно окутывает души. И земному созданию, любящему солнце и свет, цветы и разноцветных бабочек, такому легкому и воздушному, трудно здесь удержаться. Персефона старается. Но порой ему тяжко сознавать, что та, которую он так любит, страдает больше всех в его кромешной тьме.









Глава 14 Вторжение Орфея


Когда он узнал о сладкоголосом певце, то решил с самого начала заполучить его к себе, ведь должно же быть у него что-то легкое и прекрасное. И он нашел способ как это сделать. Когда змея укусила его возлюбленную, и она, та, которую, как он уверял в своих песнях, любил так, что жизнь готов был отдать, он по разумению Аида, и по заверениям Афродиты, должен был появиться здесь и остаться рядом с ней. Тогда и они услышат музыку и его песни.

Персефона заступалась за Эвридику, и уверяла его, что она ни в чем не виновата, она не должна была шагнуть во тьму. На самом деле она виновата была уже в том, что полюбила сладкоголосого певца, которого хотел заполучить в свой мир Аид, потому и ступила во тьму значительно раньше положенного срока..

Аид ждал Орфея. Сначала ему казалось, что он не придет вообще. Для горячо влюбленного, он слишком медлил. Потом все-таки появился, что само по себе не могло уже не раздражать Бога Тьмы. А когда он дерзнул просить не о том, чтобы остаться рядом с ней в его мире, ведь это так естественно для влюбленного, а о том, чтобы она, умершая, пошла назад вместе с ним, вот в тот момент и пришел в ярость Бог Тьмы. Первого испытания певец не выдержал, но он готов был дать ему еще один шанс.

№№№№№№№



И это любовь? Зачем тогда эти клятвы и эти песни.

Его гнева не поняла даже та, которая осталась с ним навсегда и знала его лучше всех – его Персефона.

Но он оставался богом Тьмы, а не злодеем, и потому предложил ему совсем не сложное испытание. Аиду хотелось убедиться, что Орфей любит эту бедную девочку хотя бы настолько, чтобы, шагая с ней рядом во тьме, не оглянуться. Он не может оскорбить недоверием Бога, а самое главное – его, который не собирался никого обманывать и всегда умел держать данное слово. Жаль, если Орфей этого так и не понял.

Если он исполнит условие, бог Тьмы готов был отпустить ее, хотя уже тогда знал, что он со всеми своими песнями ее вовсе не достоин.

Аид внимательно следил за тем, как там все было, он видел, как шел впереди Гермес, этот красавчик, без устали шастающий между мирами и делающий вид, что даже во тьме ему ничего не страшно, и он готов тут остаться. Интересно, как бы он запел, если бы Аид предложил ему здесь поселиться.

Но Богу Тьмы не нужен был Гермес, ему теперь даже Орфей не был нужен. И в глубине души Бог Тьмы хотел убедиться только в том, что он выведет ее на свет, что его песни хоть чего-то стоят, что они не пустой звук и набор красивых слов, которые могут обмануть простачков, но вовсе не грозных богов.

– Если он ее выведет, – повернулся Бог Тьмы к своей возлюбленной, но договорить не успел. По ее стону, по тому, как она закрыла лицо ладонями и заплакала, он понял, что там случилось.

Орфей оглянулся, он не мог не оглянуться, и легкая тень, которая так и останется вечной жертвой любви, исчезла и растворилась навсегда.

Когда Певец опомнился и стал снова рваться сюда, Аид хохотал. Он хохотал так громко, что сотрясались каменные своды, навсегда погруженные во тьму.

– Зачем? Что хотел он предпринять теперь, когда не исполнил даже самого простого условия? Как смеет он нарушать покой богов? – вопрошал Аид, и никто не посмел ему ответить.

Даже Персефона его больше ни о чем не просила. Она понимала, что словно каменную глыбу, бога тьмы невозможно сдвинуть с места.




Глава 15 Что будет дальше?


Когда перед ним снова возник Гермес, он думал, что этот наглец посмеет просить за Орфея. Всякое могло случиться, сладкозвучный певец мог его в чем-то убедить, заставить, хотя упрямству Гермеса мог бы позавидовать любой. Но он уже забыл об Орфее, даже раньше самого Грозного повелителя.

– Не знаю, что ты решишь, о, владыка Тьмы, – услышал он голос посланца, – но к тебе явились герои.

– Снова герои? Хорошо хоть не певцы. И кто же эти безумцы?

Аид и на самом деле даже догадаться не мог, кто они такие, и чего они хотят, если не стали бродить среди теней, отыскивая своих близких, а сразу направились к нему, может страх потеряли?

– Там Тезей, – тихо произнес Гермес, – имени второго я не разобрал.

– И что же хотят они, я не убивал их любимых, они это сделали сами, – размышлял Повелитель Тьмы.

– Не знаю точно, но насколько я мог понять из их разговора, они хотят получить твою жену.

Повелитель Тьмы медленно встал со своего каменного кресла.

– Мою жену, я тебя правильно понял? Веди их – это уже что-то интересное.

И в тот же миг Аид забыл о несчастном Орфее. Куда ему с его песнями и мольбами до этих молодцев. Он был даже благодарен Гермесу за то, что тот привел их, вот будет забава.

№№№№



Тезей, сын Посейдона, пришел за женой самого Аида, его вдохновляло безумство храбрых, и в Аиде случаются порой такие странные приколы.

И пока они шли по огромному залу, ему, вглядывавшемуся в их лица, окутанные тьмой, показалось, что и здесь становилось немного светлее и веселее жить.

Они так наивны, что верят в то, что тот, у кого есть единственная любовь и единственное сокровище – отдаст ее им. Безумство храбрых безгранично, но оно наказуемо, всегда наказуемо.

Аид дождался своего часа, он готов был взглянуть на этих безумцев и пообщаться с ними.

Кажется, так заканчивалась эта странная история тогда, а потом, да что вообще было в этом мире потом. Он не знал, не ведал. Вроде бы это не имело никакого отношения к реальности, но разве не связанно все в этом мире воедино, разве есть какая разница между прошлым, настоящим и грядущим. Люди все те же, и мало что могло измениться в этом мире с тех допотопных времен, они не лучше и не хуже, они вообще не могут меняться – все это только миф.

Фауст отложил свитки, и стал вспоминать, как он в первый раз поетрял свою Маргариту, потому что тоже оглянулся, как и Орфей, не смог, не сумел ее удержать, а когда опомнился, было уже поздно, слишком поздно. Он и в этой жизни не может спасти свою Маргариту, в этом мире он вообще ничего не может сделать. И Орфей еще тогда доказал этот прискорбный и неоспоримый факт. Но как тяжко жить после подобного открытия.

Он это понял, когда узнал о своей неизлечимой болезни

Ему скоро придется отправиться к Аиду, чтобы требовать от него невозможного, и он уже слышал смех Властелина Тьмы, слышал его приговор и видел покорный взгляд Персефоны. Все в мире повторяется, и будет повторяться дальше, если Властелин Тьмы не станет Хранителем света, а ведьма Берегиней.




Глава 16 Марта или Маргарита?


Она вспомнила снова, как Фауст смотрел на нее.. Так Марту любил другой поэт. Он был расстроен в том же августе. Целая вечность прошла с того момента. Все это было давно и казалось почти легендой. Совсем другое дело эти двое – Фауст и Маргарита. У них все совершается сейчас. Они должны быть спокойны и счастливы, в другом времени и в другом мире так и было бы. Для нее это уже невозможно. Он сумел поймать свою синюю птицу. Ей это никогда не удастся, как не удавалось в прошлых жизнях. Может быть, она расплачивается за то, что в прошлой жизни была юной и прекрасной женой художника королей, и была любима, счастлива и богата, понятия не имела о лишениях.

Если бы можно было снова вернуться в ту реальность.

Она хорошо понимала, что невозможно жить прошлым, но если нет ничего другого, что остается делать? Прошлое бесполезно для новой жизни, но словно камин в лютый мороз, оно обогревает то пространство, где ты вынуждена находиться все это время, чтобы пережить все и попытаться приблизиться к своему счастью.

№№№№№№



Оставшись одна, Марго стояла неподвижно и долго смотрела в окно. С Мартой ей было плохо, как и всегда, без нее еще хуже, она должна была это признать.

Как медленно кружился снег над головой. Она понимала, что с того мгновения, когда они весной увидели друг друга вся ее жизнь была отдана Фаусту – они встретились, они встретились и в этой жизни, это настоящее счастье. Кто бы мог подумать, что спокойная и благоразумная женщина может так измениться вдруг? Но главное остаться с ним и сохранить его великолепное творение. Первая комедия у Данте сохранилась и без Беатриче, но она не могла так рисковать в этом мире. Он читал ей все, что писал, иногда диктовал целые песни, а она записывала. Она переписывала отдельные песни несколько раз и знала, что он гениален. А еще он был обаятельнейшим и умнейшим из всех мужчин в этом мире. С ним так легко было жить рядом – это самое главное. Никогда прежде она не чувствовала что-то подобное, ни один мужчина не чувствовал в ней королеву, не относился к ней как к королеве, только Фауст. Но сколько времени прошло, сколько воды утекло прежде, чем так стало. Это Аид сразу разглядел свою Персефону, с простыми смертными такое случается редко, а может и никогда не случается с первого раза.




Глава 17 Любовь не с первого взгляда


Если оглянуться на окружающий мир, Марго была здравомыслящим человеком, и понимала, что комедия никогда не увидит свет. Эпохи Возрождения не наступит. Люди никогда и ничего не узнают, и они не смогут его творение оценить. Чем больше проходило времени, тем убеждение ее крепло.

И тогда она пообещала себе, что расшибется в доску, но все сделает для того, чтобы он появился и сохранился в печатном виде, даже если ради этого придется отдать душу дьяволу, и тогда она от своего не оступится.

Она почему-то вспомнила знаменитую балерину, давно уже не бывшую его женой. А ведь она казалась одновременно и легкомысленной и расчетливой. Она не ревновала ее, потому что та Фауста так никогда не любила, это даже и сравнивать нельзя было. И когда он встретил ее, то сразу ощутил это. И она всегда знала, что у нее не было и не могло быть соперниц.

Это так и есть, без всякой иронии. У нее не было соперниц. Он – ее судьба и ее предназначение.. Она ушла, легко, как любая балерина, и незаметно, потому что умные женщины не вступают в сражение, которое невозможно выиграть. Хотя она не была и умна, но не вступила. На прощание она сказала что-то обидное (в тот момент они были одни). Она говорила что – то о том, что Марго не представляет, что ее ждет.

– Бедная Офелия, бедная Эвридика

Кажется та не только не расстроилась, а готова была заплясать от радости, но сдерживалась из последних сил.



№№№№№№



Марго не обиделась на соперницу, хотя вероятно должна была. Но не обиделась. Хотя Фауста она никогда не считала Люцифером, она никак не соотносила их до сих пор, но тогда поняла, что это тоже одна из его масок. Но Мефистофель, пришедший в этот мир, чтобы творить добро вопреки своим убеждениям, он здесь, с ней, и ей суждено стать Берегиней, ради того, чтобы быть с ним и помочь ему обрести себя самого, и чем черт не шутит, наконец изменить этот странный мир.

Балерина недолго противилась. Она была светским человеком, и как только тот самый свет померк, и сгустились тучи, она упорхнула искать кого-то еще, более успешного и яркого. Возможно, она даже рада была освободиться от обузы, от писателя, ставшего изгоем, положение которого становилось все более неопределенным и туманным. Ей нужен был кто-то совсем иного склада. Ведь он сам говорил о надвигавшейся смертельной болезни.

Из намеков и обрывков разговоров Марго поняла, что происходило с ними что-то неладное. Когда балерина узнала, что он остается только подающим надежды литератором, не было предела ее разочарованию. Она не могла скрыть этого. Она обманулась в своих надеждах и больше не хотела терять время. Он не Гете, и не Данте, никогда не был ими и не станет, сколько бы ты не называл свое творение «Божественной комедией, это ничего не меняет, – говорила та своей подруге, когда угроза разрыва стала неизбежной.

У нее была яркая интересная жизнь, другой она себе и не представляла. Если он не может сделать ее еще лучше и ярче, то она уходит. Она и на самом деле была благодарна своей сопернице за освобождение от креста, который не смогла бы унести. Она не была героиней. И это не ее вина. Она не бледная тень героя, она не только муза художника, но и сама творец. Так ей удалось оправдаться в какой-то мере перед ним и перед собой и уйти с высоко поднятой головой в свободное плаванье. Эта Эвридика превзошла ту, древнюю, надо было признать ее превосходство, и Фауст порадовался таким переменам, может и он был причастен.

№№№№№№№








Но ночью, когда она не вольна была рассуждать здраво, ей снился сон. Она видела дворец царя Ирода. И она была Саломеей, готовой за свой танец потребовать голову Фауста. После этого сновидения она ходила унылая и подавленная, но не долго. Даже если и так, а кто сказал, что это худший выход из всех возможных. Если это только месть, то разве она не закуска, которую подают в холодном виде?

Она не хотела себя насиловать, не вольна была что-то менять. Она оставалась собой и гордилась этим.

Так не потому ли ему снился сон о Саломее накануне их встречи. Но Князь тьмы все знал и отвел его от края пропасти, только вот зачем он это сделал?

А как прекрасно все начиналось. И так горько и больно было обмануться в своих ожиданиях

Обида, страдания, ревность, – все это не шло ни в какое сравнение со свободой, которую подарила ей эта странная женщина, в жизни – ее соперница.

Марго сначала чувствовала свою вину перед ней. Но это чувство быстро улетучилось. Она сама ощутила себя игрушкой в ее изящных руках. Та просто делала только то, что хотела, если бы ей захотелось другого, то все было бы вовсе не так просто и легко осуществить. Хотя и тогда она не отступила бы никогда.

Об этом же сказал и Фауст, когда они говорили о его бывшей жене. В каждой следующей жизни, словно помня о первой, он успевал жениться, часто не один раз, это стало обязательным условием каких-то больших перемен

Оказывается, он все прекрасно видел и чувствовал, да и как могло быть по-другому?




Глава 18 Личное пространство гения


Марго пыталась понять, умеет ли он угадывать ее мысли или это просто странное совпадение. Хотелось бы в это верить. Но она, вероятно, никогда не скажет о своих настоящих чувствах. И они оба без особого сожаления отпустили ее на свободу. И не задумывались больше ни о чем.

Фауст говорил о том, что он получил надежду, уверенность и покой, которых в жизни его не было никогда прежде. Она ни о чем не просила, всем была довольна. Марго стала для него всем, и в творчестве, и жизни тоже.

Но если в их личной жизни постепенно все налаживалось, то внешняя атмосфера в стране, где они обитали, становилась все более зловещей, а часто и невыносимой. Ему и снился и виделся почти наяву Люцифер. И он вел с ним нескончаемую беседу. И тот позволял увлекать его в невероятные дали. Но он не чувствовал себя тем, кто способен освободить его из Тьмы.

Все это казалось чем-то отвлеченным и далеким для Фауста. Он чувствовал себя скорее Феликсом, ему предстояло принять важное решение о распятии, и распять бога в собственной душе. Как же трудно это было сделать для сына священника.

– Власть – слишком дорогое завоевание. От такого дара невозможно отказаться, – и в такие минуты он чувствовал себя одним из них

Он почти верил в то, что времени не существует. Это только фантазия, случайность то, что они оказались в середине ХХ века. На самом деле они просто живут в этом мире, и времена могут меняться, забегать вперед и возвращаться назад. Сколько раз он видел себя на казнях и расстрелах, когда необходимо принять главное решение – распять невинного или лишиться власти. И он никак не мог от нее отказаться, как не пытался.

№№№№№№№



И снова склонялся Фауст над своей рукописью, уточняя и исправляя какие-то главы. И она становилась все более яркой и совершенной. Но глядя на этот мир, на окружавших его людей, он понимал, что ничего этого им не надо. Они так далеки от философии, и от жизни самой, что никто не откроет эту книгу, если она даже и будет издана когда-то, когда от него самого останется только горстка праха. А потомки и вовсе не поймут чем он жил, о чем думал. Это несправедливо, но времена не выбирают, в них живут и умирают, и о справедливости не стоит мечтать.

У него есть это время, этот отрезок истории, и скоро он оборвется, никакого другого точно не будет.

С ужасом Фауст подумал о том, что его самого скорее будут с Люцифером и Аидом сравнивать. Так сложилось все. Это и разочаровало, и пугало его очень сильно. Он вспомнил о Марте и о том, кто так беззаветно любил ее:

Но молчи и храни свое право

Самому выбирать свою смерть.

– говорил он удивленно, переиначивая строки того, кто погиб от ярости и пули пролетариев в далеком, уже стершемся из памяти году. Вот его – то уж точно никто и никогда не посмеет считать слабаком. Он сам всю жизнь играл только одну роль – роль героя. Только об этом он заботился, это его волновало и тревожило. Марте в этой жизни явно повезло, она значительно продвинулась вперед.

А с Фаустом было по-другому. И тот, кто мыслил себя Феликсом, в реальности своей и в памяти останется Иоанном. Хотя совсем не хотелось ему этого.

№№№№



Она знала его тайну. Но знала Елена и другое. Вовсе не всегда творец делает то, что ему хочется, часто произведения и герои ведут его за собой и ему остается только двигаться за развитием сюжета и становится вдруг соавтором, прислушиваясь к героям и повороту сюжета.

А в самом творении, в его ткани всегда оставалась дьявольщина. И вопреки всему он считал себя повелителем Вселенной. И не было ему равных. Потому он так лихо и задорно улыбался, в тот миг, когда столкнулся с нею. Она, единственная в мире, знала его тайну. Они ощутили себя единым целым, и никто не сможет заставить их расстаться.

Он знал, что эта комедия – дань ей за подвиг. Если книга не будет опубликована, если о ней не узнают в мире – все напрасно. Он не мог принести ее в жертву беспамятности. Это было слишком несправедливо, и никак нельзя допустить.

Он знал, что давно бы уже смирился и забросил свое гениальное творение, но не сделал этого ради нее, потому что тогда она останется в небытии, не получит бессмертия, а это недопустимо. И он исправлял, дописывал, убирал наиболее вызывающие места, чтобы это можно было втиснуть хоть в какие-то рамки. Но и после этого ничто и никуда не втискивалось. Комиссаром не нужен был эпос об Аде и Рае, он противоречил их быту и бытию.

Фауст проснулся от нестерпимой жары. И понял, что в мире творится нечто более дикое и страшное, чем обычно, а ведь казалось, что хуже не может быть.

– Будет хуже, – отвечал ему пудель, непонятно откуда взявшийся.




Глава 19 Хуже некуда. Сон о Люцифере


Всегда может быть еще хуже, особенно в этом мире и в это время.

Фауст увидел бесконечное пространство, то ли чистого поля, то ли бескрайнего неба. Линия горизонта была рядом. Какие-то люди шагали к нему навстречу.

Среди этих теней он различил двух поэтов. Тех, о ком Марта говорила накануне. Один из них был замучен, второй – расстрелян, они исчезли в этом аду, именуемом концом света. Оттуда они пристально взирали на того, кто выбрал не стихи, а прозу и решил остаться.

Они оба знали, что оставаться всегда труднее, чем уходить. Об ушедших останутся красивые легенды, их поведают миру и через 100 лет. И будут рассказывать, как Поэт командовал собственным расстрелом, как отверг всех и вся. Тогда Он воспользовался правом самому выбирать свою смерть.

Он и теперь бросал вызов и миру, и Фаусту. И они появились оба, чтобы показать ему свое превосходство. А возможно, просто предупреждали, что и его час уже пробил, пора отправляться в путь, и стать вечным скитальцем в бесконечности миров. Для чего еще могут сниться покойники, пока ты жив?

Фауст вспомнил самые горькие минуты, когда пришлось говорить с палачом. Тому неожиданно понравилась его Божественная комедия. Кто мог продумать о таком?

Феликс казался таким добрым и великодушным, в это можно было даже поверить, если бы не реки крови, оставшиеся за его спиной по всей стране.

№№№№№



Фаусту показалось, что он может разубедить его, как-то влиять на его решения и действия – святая наивность. Разве не об этом мечтал в свое время учитель императора – поэт Жуковский. Но вероятно получалось такое только у Титанов Возрождения, да и то не всегда. И Леонардо, и Тициан, и Рубенс могли говорить с королями и папами, и те сами приходили в их мастерские, позировали, вели беседы, спрашивали советов.

Но он не живописец, и если Председатель ЧК скорее похож на обычного палача, то иллюзии мгновенно рассыпаются в прах. Фауст должен был признать полную несостоятельность такого шага. И понятно, что он только убивает собственную душу. Если так будет продолжаться, то скоро от него совсем ничего не останется.

В ту ночь Фаусту снился странный сон. Он видел античного бога света, «Светозарного», этого титана назвали Люцифером. И он совсем не было похож на того дьявола, о котором он прочитал столько книг в последнее время. Тогда кто же он такой – властелин тьмы или по-прежнему хранитель света? На этот вопрос еще только предстояло ответить, конечно, если у него хватит времени и сил.

Свиток о Хранителе света тоже внезапно появился в книжном шкафу, и Фауст перечитывал его много раз, помнил старинную истории, невесть кем сочиненную, почти наизусть.

А звучала она примерно так.




Глава 20 Сон о Люцифере


Сначала была тьма, но сама богиня ночи Никта породила первых носителей света. И после них в этот мир пришли титаны. Они были благородны и прекрасны, но не смогли защититься от младших, которых называли богами.

Титаны долго и упорно боролись за свое место под солнцем, но со временем уступили хитрым и напористым соперникам. Их это даже не расстраивало, хотелось передохнуть и остаться в тени на время.

И ушли те, кто не противился на край света, и разбрелись они по миру дальнему и ближнему. Боги захватили власть над миром, и понимали они, что не обойтись им без предшественников своих, и старались привлечь их всеми правдами и неправдами на свою сторону.

Среди них был и титан Астрей, который любил звезды – эти таинственные и далекие светила. Это Он разбросал по небесам первые звезды, которые должны были как-то рассеять мрак на небесах.

Звезды и ветер – вот то, о чем заботился Астрей. Он трудился над созданием продуваемого и освещенного всеми ветрами мира. Он с радостью порождал тот свет, который и должен был принести людям радость и вдохновение. Таковы были и дети его – таинственные и прекрасные, которые появились на свет от любимой жены, богини утренней зари Эос.

Он был благодарен ей за те светлые и прекрасные чувства, которые она к нему испытывала в самом начале, и за детей, ею рожденных. Это потом Зевс превращал в звезды первых героев, но сначала порождал звезды титан Астрей. Когда Громовержец посмотрел на небеса и несколько увеличил их количество, самые главные из них давно уже сияли, они были так прекрасны и таинственны, что тот просто решил добавить немного и собственного света. И среди них любимым детищем титана была звезда, которую он называл Люцифер. Ему казалось, что свет ее был ярче, и расположена она была выше других, и так часто смотрел на нее Титан, что понял Люцифер со своей высоты, что с ним никто не сравнится. И уверенность эта со временем крепла в его душе. Он и не подозревал тогда, что все может измениться вдруг.

№№№№№№№№



Сначала он радовался миру, который ему подарили родители, и светил для них так, что готов был раствориться от усердия.

Но когда заметил, что они, как должное принимают дивный свет, то стало ему немного грустно, печально даже. Что же это значит, почему такое отношение к нему? Только в первый момент и замечают, и восхищаются, а потом появляются другие звезды, и отношение становится другим? Он так привык к всеобщему вниманию, что никак не хотел мириться с равнодушием.

Заметил он, что и на земле стали происходить какие-то перемены, и в небесах, его сиятельная матушка, все чаще куда-то исчезала, и ее долго не могли нигде найти. Отец старался делать вид, что ничего страшного не происходит, но он уже знал, что она украла для себя какого-то смертного, и радуется тому, что его век так короток, и она может скрасить его грустную жизнь.

– Я вернусь к мужу, ведь он бессмертен, а этот несчастный – совсем другое дело, – говорила она.

Этого не мог понять Люцифер, но Эос не нуждалась в их понимании, она делала то, что ей хотелось.

Так Люцифер впервые узнал, что такое предательство, и мать родная своей легкомысленной беззаботностью пояснила ему, как это бывает в жизни.

Но это оказалось такой мелочью в сравнении с тем, что началось на земле потом, когда боги освободились из утробы Кроноса и стали воевать с целым миром.

Впервые Люцифер пожалел, что он не стал вмешиваться, не тронул младенца Зевса, когда того прятали от прожорливого отца. Может быть, от него и стоило избавиться, но ведь они не остановились. Они, так или иначе, расправились со всеми его братьями-титанами. Он едва отыскал Атланта, он взирал на страшные муки Прометея, и даже заглянул в бездну, где томились те, кто не собирался так просто покоряться. Какой плачевной оказалась их участь. И после жуткого этого путешествия, Люцифер понял, что никогда больше он не будет счастливым и беззаботным.

Так в душе Светоносного появилась сначала печаль, а потом и ярость. Он видел, как носился по миру задорный Посейдон, то корабли топил, то ветры захватывал в свои объятия. Очень редко он видел вторжение в этот мир из своего подземного царства мрачного Аида. И уже готов был поддержать Деметру, после того, когда тот осмелился похитить Персефону, но его вмешательства не потребовалось, они как-то договорились, и все убедились, что дочь Зевса его любит. Вот этого Люцифер никак не мог понять, но он уже давно многого не понимал.




Глава 21 Большие перемены


Последняя его надежда была связанна со смертным Одиссеем, которому удалось немало сделать, и даже Трою, оттуда был последний возлюбленный его матушки, разрушить. Но когда тот стал бессмысленно скитаться по миру, а потом на острове волшебницы застрял, понял Люцифер, что ни на кого из богов и смертных он надеяться никак не может.

Свет его был таким же ярким и таинственным, как в былые времена, он еще дарил вдохновение поэтам и художникам, но не было в нем того тепла, появились холод и одиночество.

Если тогда это кто-то и заметил, так это был повелитель муз красавец Аполлон, который тогда вознесся на свой Парнас, и никто даже не догадывался, как мало этот юноша значил без Люцифера. Сам он о том знал, потому и всполошился.

Ему не нравилась грустная музыка, печальные песни, которые стали распевать его творцы, прославлявшие одиночество, ведь это бросало тень и на него самого, и в новом свете показывало все его недостатки и просчеты.

Тогда, поздно вечером, когда разбежались все его музы, и обратил он взор с Олимпа к Люциферу. Но тон беседы не мог понравиться лучезарному:

– Что там с тобой происходит, ты дурно на моих муз и их подопечных влияешь, мне не нравится все, что они в последнее время творят.

– А разве я что-то тебе должен, мы ни о чем не договаривались, – отрезал Люцифер.

Аполлон слишком поздно понял, что разговаривает он не с Паном, который все вытерпит, а с богом света, но и остановиться в своей заносчивости он уже никак не мог.

– Ты создан был для того, чтобы мир освещать, и не стоит забываться, займись делом.

– А ты создан был не для того, чтобы плодами чужих трудов пользоваться, тебе вообще никакого света не надо бы давать, – отрезал Люцифер.

Они, вероятно, наговорили бы друг другу немало гадостей, и неизвестно чем бы вообще все это закончилось, если бы Пан не встал между ним.

Смешно и грустно было видеть добродушное чудовище там, где Аполлон ссорился с самим Люцифером, и это после того, как они с Паном музыкальное соревнование устроили. Но Пан потерял страх, а может, никогда не имел его, потому он и появился снова, рискуя собственной шкурой, но из всего делал забаву – весельчак этакий.

– Оставь его, – обратился он к Аполлону, зла на которого не держал никогда, – он и без того много для нас делает, и мы должны быть ему благодарны.

И взглянув на бесстрашного Пана, он отошел в сторону, решив, что поддаст ему хорошенько, когда Люцифер исчезнет с его глаз, чтобы у того не нашлось свидетелей и защитников вдруг. Но чувствовал Люцифер, что пыл его ослаб, остановил его Пан вовремя, и если благодарить не станет, то и ругать не за что.




Глава 22 Изменилась расстановка сил


Но в тот момент они еще не ведали, что после этого разговора изменилась расстановка сил. Все дальше уходил Люцифер от тех, кто считался носителями света – его порождением, и все ближе подходил он к тем, кто все время оставался во тьме, да и сам был неприятным созданием.

С грустью думал он о том, что красота, внешний блеск и даже таланты еще ничего не значат. Если холодна и пуста душа, если ты стремишься к вершинам Олимпа, забывая о более мелких, но более важных вещах, которые никак не были названы пока, но от этого они не перестали в мире существовать.

Люцифер в те дни понял, что ему не хочется сиять, выкладывая всю свою душу для того, чтобы такие как Аполлон только отражали его свет и при этом надувались от собственной значимости.

В замешательстве был и Аполлон, когда он смог рассуждать здраво, то сразу же поспешил к Артемиде, и не сомневался, что она слышала обо всем, что происходило между Олимпом и небесами.

– Что это на тебя нашло, Братец, ты все еще не усвоил, что Титанов обижать не стоит, даже прикованного Прометея, не говоря уж о Люцифере, хранящем свет, которым ты бессовестно пользуешься.

Аполлон ждал поддержки от сестры, а она набросилась на него с упреками, и тогда он брякнул первое, что пришло на ум.

– Это твой Пан меня так разозлил, что я уже не знал, на ком и зло срывать.

– Если бы Пана там не оказалось, ты бы вообще свет и покой потерял, скажи спасибо, что он там был и Люциферу, кстати понравился.

– Ему только этого не надо.

– И тут ты его с собой путаешь. Не надо ему этого, он тебя спасать бросился, хотя даже я его о том не просила, – подчеркнула она.– А тебе нужно быть осторожным с Люцифером, если произойдет еще одна стычка, и он покинет нас, то от тебя почти ничего не останется.

Если бы у Аполлона была в руках молния, то он бы метнул ее в Артемиду, Пана и всех, кто поблизости находился, хорошо, что руки его в тот момент были пусты.

И хотя Люцифера не было на небосклоне, но он видел и слышал, и понимал, что этот мир нравится ему все меньше. И какой уж тут свет, когда становится понятно, что чем меньше светишь, чем темнее будет, тем лучше и спокойнее для тебя самого.

Он хватался за последнюю соломинку, чтобы как-то переменить свое мрачное настроение, но плохо это у него получалось.

Еще какое-то время по привычке светил для них Люцифер. Но теперь и Аполлон все реже к нему свой взор обращал, а уж когда непонятно как оказалась на небесах Кассиопея, та самая гордая царица, которая чуть свою дочь не уничтожила, похваляясь перед Посейдоном, что она краше всех будет, тогда совсем не стало житья на небесах Люциферу.

Правда, к тому времени все уже установилось, и он видел, как по приказу Зевса был освобожден Прометей. Но это для Люцифера и стало последней каплей, переполнившей чашу его гнева.

Прометей вернулся назад и оставался помощником своего палача, словно и не переживал всех тех страданий, которые с ним приключились. Это казалось невероятным, и Светоносный понял, что никогда ни у кого, ни о чем не будет просить, а уж у Зевса в последнюю очередь.

– Да лучше пусть исчезнет свет совсем, лучше пусть эти боги остаются в полной тьме, чем я с ними рядом встану.

Говорил он это Пану, который слушал его молча. Он мучительно старался понять, что им делать, как быть, чтобы не лишились они света. Все время он готов был спасать этот мир, и даже упрямца Аполлона, который лично ему был не приятен, но это не меняло сути дела




.

Глава 23 Что делать?


Не в силах ничего придумать, Пан бросился к Артемиде и рассказал ей о последнем разговоре с Люцифером. Она сама не решилась к нему обратиться, а бросилась к своей матери, ведь Лето тоже была Титанитой, и если уж он кого-то послушается, то именно ее.

Лето не разделяла уверенности дочери, но к Люциферу все-таки обратила свой взор, как только он появился на небесах.

– Не лишай их света, они глупы и безрассудны, они ничего не понимают, но нуждаются в тебе.

Усмехнулся Сияющий:

– А ты, отчего так добра к ним, что-то мне это не понятно, или забыла, как гнала тебя Гера по всему миру, и не рвался твой возлюбленный за тебя заступаться.

Сколько не пыталась уговорить и сдержать его Лето, ничего у нее не получалось. Она могла успокоить себя только тем, что она пыталась это сделать, но у нее ничего не вышло.

И разозлился еще больше Люцифер, он никак не мог понять, как и почему защищают тех, кто принес им столько бед, унижений, несчастий. И тогда в запале и бросил он отцу своему Астрею:

– И не говори ни о чем, не проси меня, да лучше я в подземный мир подамся, говорят Аид из всех братьев Олимпийцев хоть и темен, но приятнее остальных.

– И там посветить не мешало бы, тем более что там ты будешь один, а здесь и без тебя света хватит.

Отец бросал ему вызов, а ведь прежде он был добр и терпим, и хотя минуту назад еще не думал Люцифер о подземном мире, но теперь уже точно знал, что туда он и отправится, особенно если там получит желанное одиночество.

№№№№№



В ту же самую ночь исчез с небосклона Люцифер. Замер от ужаса Аполлон, поняла Артемида, что все их усилия были напрасными. Затосковал Пан, ведь ему так нравилось беседовать с Хранителем света в темные ночи, когда другие звезды не решались появляться на небесах. И стали они гадать, вернется ли он оттуда, появится ли, и, вспоминая о его гордости, понимали, что не вернется он из тьмы, как бы там плохо и одиноко ему не было (а почему одиночество, это обязательно плохо), он не придет к ним, и никого ни о чем просить не станет.

Для Аполлона наступили мрачные времена, зато в подземном мире больше не было той кромешной тьмы, то там, то тут появлялся ослепительный свет.

Помня об ошибках тех, кто был с ним на земле, Аид и Персефона были приветливы и ласковы. Они не уставали повторять, как он необходим им, как все переменилось с его появлением. А уж когда богиня ночи Никта устроила шумный праздник в честь него, то понял Хранитель Света, что это и есть то самое место, которое ему необходимо было отыскать в мире.

Злые языки придумали сказку о его падении, о его первенстве в подземном мире. Первым, кто готов был о том рассказывать, оказался, конечно, Аполлон, да и как история Люцифера без него могла обойтись? Но что им оставалось делать, если они навсегда потеряли то, что имели, и хорошо понимали, что никогда им Люцифера назад не вернуть.

Можно говорить что угодно в свое оправдание, но Светоносный без них спокойно обходился там, а вот им было очень плохо без того света, который он им еще недавно так щедро дарил

Если он был там богом света, то, как же здесь мог стать он Повелителем тьмы, что такое произошло тогда в этом мире, что происходило потом, чтобы такое вдруг случилось?

Фауст понимал, что многое еще остается укрытым мраком тайны, он должен был как-то и что-то осмыслить и понять, и для этого у него были веские причины, ему казалось, что если он приблизится к разгадке, тогда можно будет хоть что-то в этом мире изменить. Мире, который уже провалился в бездну, в тот лабиринт, из которого никак не выбраться. Они зашли слишком далеко. Ни от бога, ни от Люцифера больше не будет никакого спасения, как бы они не стремились с их помощью спастись.




Часть 3 Спасти Властелина Тьмы











Глава 1 Между мирами


Маргарита незаметно появилась на пороге комнаты, он попросил ее распахнуть окно.

– Я видел их, – говорил он, – они были здесь, они никогда не поймут эту адскую боль. Легко быть молодым и сильным, а если ты смертельно болел и немощен.

Он оглянулся вокруг, а потом отвернулся к стене.

– Но ты не можешь оставить меня и свою комедию, – услышал он голос Марго.

И он понимал, что именно потому еще и жив, что не может ее и комедию оставить.

Какой прекрасной, какой восхитительной была эта женщина. Но может ли он так коверкать ее судьбу. Как мучительно больно было принимать такое решение.

Но Фауст верил, что они обречены быть вместе. Он знал, что ни в этой жизни, ни в какой другой никогда с ней не расстанется. Несколько веков их встреч и жизней доказал это и еще докажет.

Огромная и черная тень нависла над постелью его, и где бы он ни появлялся, чем бы ни занимался, она все время была рядом и следовала за ним. Но откуда в этом плешивом карлике такая невероятная сила, откуда взялся этот Черномор проклятый, и почему они совпали во времени и пространстве. Как ничтожны и неказисты теперь все Феликсы и палача более мелкие, священники исчезли совсем, одних убили, других сослали, но о них он сожалел меньше всего, стоит ли защищать тех, кто за себя постоять не может?

Зато появился Демон смерти во всей своей зловещей красе. Он мелькал и раньше, а теперь устроил тут дежурство и не уходит никуда. Так что же такое происходит в мире, если все здесь подчиняется такому ничтожеству, как этот Феликс и его подручные.

Фауст встал и медленно подошел к окну.

И в тот момент, когда он неподвижно стоял в черном провале окна, из-за туч неуклюже выползла луна.

И он понял, что воспоминания о Феликсе не обманули его. Это вечный страдалец заставил его пробудиться среди ночи. Он должен был дотянуть до ХХ века. Он останется с ним до конца.

Он услышал голос Марго в соседней комнате, но ничего ей не ответил. Его душа устремилась на лунную дорожку, туда в бесконечное, звездное небо. Он шел навстречу своему кумиру, чтобы поговорить с ним о вечном, оторвавшись в полете своем от серой невзрачной реальности.

Он знал, что там встретит того другого вечного его спутника, к которому и приблизиться страшно, хотя почему страшно?

Бояться он должен палача и жертву в одном лице, а не спасителя. Но палача на самом деле не боялся, а вот того, от кого отрекся, боялся страшно.

Но кто сказал, что он спаситель? Если взоры его все время в другую сторону направлены. Все перепуталось в этом мире в первой половине ХХ века. Он так далеко ушел от него в это время, его окружали совсем иные тени. И самое страшное, что нет возможности вернуться назад. А Феликс – он из тех, кто если не ближе, то понятнее. О нем было столько всего сказано, столько раз он вел беседу с ним и ы реальности и во сне. Он просто стал частью души Фауста.

А разве не отдали они себя в руки тех, кто был в десять раз хуже, чем он сам.




Глава 2 Куда идти дальше?


Этого ли хотел тогда Хранитель, страдая из-за других, а кто вообще может знать, чего он мог хотеть, самому ему было хоть что-то известно и понятно? Вот и получилось то, что получилось. Ничего не могут и не хотят они менять в этой жизни.

В мученичестве есть своя прелесть. Жаль только, что жизнь у человека одна, и она слишком коротка, чтобы так бездумно и бездарно тратить ее. Даже если у тебя их несколько, и ты обречен возвращаться, этого все равно странно мало, и каждая следующая проходит еще быстрее.

Фауст вспомнил 21 год. Август. Страшные слухи о гибели сразу двух поэтов в Петербурге. Они были первыми, и соперничество, казалось тогда бесконечным, а как быстро все завершилось, глазом моргнуть не успели. В те дни как раз он и прибыл сюда, и сразу такой кошмар оказался рядом с ним, словно черная отметина и для него самого.

Но он никогда не любил поэтов, даже первых. Особенно первых. Но факт этой расправы потряс его до глубины души. Что можно творить с остальными, если с ними так расправились эти Феликсы? А ведь они считают себя героями, наверняка.

А потом пришло известие о том, что и третий из них где-то затерялся в лагерях. Маленький, не от мира сего гений. Так он говорил сам, так считала Марта. Он чувствовал себя свободным, и считал, что может говорить все, что вздумается. Теперь на небесах он и на самом деле может говорить все. Только не видно и не слышно его оттуда.

Доносчик найдется всегда и везде. А как просто было свести его с ума в тех застенках – смешно даже представить себе такое.

Господину Мольеру, общавшемуся с благородными королями и страдавшему от их произвола, подобное и в жутком сне присниться не могло, а им кажется почти нормой жизни.

№№№№№



Марта ворвалась к нему в один из таких вечеров и подтвердила с ироничной улыбкой самые чудовищные слухи о том, что тогда с ним происходило.

– Бог любит троицу, но в этом мире больше не осталось настоящих поэтов, только их покорные рабы. И дернул меня Мефистофель стать поэтом именно в этом времени, куда это вообще годится? Хотя может в таком времени только поэтами и становятся.

Но почему она улыбалась. Это особенно потрясло Фауста. Если бы плакала, молчала, кричала, тогда все понятно, а она улыбалась. Неужели волна безумия охватила и ее душу, кто же тогда останется, когда он уйдет? Ему хотелось, чтобы она не бросала Марго одну, чтобы они как можно дольше оставались вместе, ведь ей нужна была поддержка и опора. Хоть один близкий человек в чужом мире быть должен.

Фауст подумал о том, что без поэтов они, конечно, смогут обойтись, что могут изменить их стихотворения. Но по какому праву они так над людьми глумятся, во что превратился этот мир, почему его невозможно узнать, понять, принять? Его тяжелая хворь – это благо? Кто-то в раю или в аду сжалился над ним?




Глава 3 Пирушка Демонов


Марго слышала все, что говорила Марта, слышала и запомнила каждое слово. Вольно или невольно они становились заговорщиками. Она знала, что один из поэтов был ее мужем, второй вечным возлюбленным. Но как у нее хватало сил хоронить самых близких людей, и при этом не сойти с ума, ходить, что-то делать, за кого-то просить, даже писать стихотворения? А может только деятельность и позволяет не сойти с ума?

Фауст не обратил внимания на эти строки, произнесенные скороговоркой, а она запомнила их сразу, хотя память у нее была и не особенно хорошей в последнее время, после всего пережитого Марго многое старалась забыть еще до того, когда услышит и осмыслит.

Но разве не она разговаривала с Богом или с Люцифером, разница не так велика, как кажется, когда записала черным по белому:

– Отыми и ребенка, и друга,

И божественный песенный дар

Нет, у нее не так, но он не помнил как именно, он вообще безбожно перевирал стихи, которых никогда не запоминал. Но что-то подобное в юности своей она все-таки написала, теперь за это и расплачивается всю оставшуюся жизнь.

– Им страшны поэты? Какая глупость, они просто уничтожают всех подряд, философов и прозаиков у нас вообще вроде и нет давно, а этих просто так много развелось, наших певчих птиц, вот охота и продолжается.

Они больше никогда вслух не говорили о том вечере. Словно это был только жуткий сон, о котором следовало забыть как можно скорее.

– Они не трогают меня, обходят стороной, – говорил Фауст сердито, думая о чем-то своем.

– Но они и ее не трогают, – напомнила ему Марго.

Она хорошо понимала, о чем он в те минуты думал.

Каким алым был этот закат. И каким мрачным и отрешенным казалось его лицо.

– У них есть ее сын. Этого больше, чем достаточно. Пока он в тюрьме, они могут делать с ней, что вздумается.

Он неожиданно снова заговорил о Марте, хотя ей казалось, что давно о том позабыл. Это напомнило Марго о том самом страшном преступлении в другом мире. Но Фауст, давно то забыв, не думал о том вовсе.

– Я им просто не нужен, шут гороховый, сумевший угодить Феликсу. Сам не знаю почему, что там так понравилось, хотя он наверное тоже думает об Аде и Рае.. Как легко и просто они все извращают, даже глазом моргнуть не успеешь, а все перевернуто с ног на голову.

Марго подошла сзади, обняла его шею, прижавшись к креслу, где он сидел, и поцеловала в висок.

Он смотрел во тьму, в глубину старинного зеркала так долго, что казалось со стороны, что это само зеркало уже смотрит в него. Но ни одного слова не прозвучало больше в тот странный вечер. Каким суровым, мрачным и чужим он ей показался. Словно пришел из мифического времени, где они еще не встречались.

Фауст не любил стихотворений, но откуда звучали эти строки?

Нас трое в заброшенном доме осталось,
И ночь нависала, как плащ чародея,
И где-то звезда в полумраке металась,
И пламя в печи загорелось яснее.

О чем говорили, не помню, не знаю,
Мы в сказочный мир открывали дорогу,
И там, в зазеркалье старуха седая,
Смотрела на эту пирушку нестрого.

А Фауст шутил, но о чем, непонятно,
Он зеркала суть нам хотел передать,
Но мрак был зловещим, и звезды, как пятна,
На черном плаще проступали опять.

И словно бы время имело значенье,
И слово казалось, чарует внезапно,
И только у зеркала больше прозренья —
Ответа не ждем, я нема и азартна.

Огонь синеватый, его откровенья,
Мое пониманье, романа начала,
Но что это снова? Мираж и прозренье —
Нас трое в заброшенном доме. Звучала

Минорная, знаю «Баллада» Шопена.
Да только закончили пир мы в мажоре.
Рассвет, он врывается в жизнь постепенно,
На радость на нашу, кому – то на горе.

И белая стая, небесная стража,
Нам свет возвращает легко, но сурово.
Дожили, допели, и что еще надо?
Огонь отразится в том зеркале снова









Глава 4 Марго и Марта через много лет


Как же давно все это было, еще до войны, вероятно только наступила предвоенная пора. Но путались имена и даты

Марго перелистывала рукопись «Божественной комедии нового времени», сравнивала одни варианты с другими, первые правки с последними.

Как удивительно в последних вариантах отличалась от прежней Маргарита. Берегиня, хранившая Фауста становилась все великолепнее, и она не могла не узнать себя в этом дивном создании.

Марго могла теперь гордиться тем, что они прошли этот путь вместе, она до конца оставалась рядом с Фаустом. Хотя кто может знать, чего это ей стоило. Она смела надеяться, да что там, она точно знала, как и что было в те печальные дни, как все рождалось и писалось.

Он увековечил ее навсегда, подарил Бессмертие, как и Рубенс своей Изабелле, а потом и Елене, конечно, если творение увидит свет. Такой дерзкой и отчаянной она и останется в вечности. Разве ради этого не стоило все оставить и пройти этот путь от начала до конца.

Фауст всегда верил в то, что добра и зла в мире этом будет поровну. И когда он дожил до нее, а они вместе дотянулись до любви – тогда и навалилась, как дикий зверь, неизлечимая и страшная болезнь, о которой, вот еще ирония судьбы, он знал все, как блестящий медик, ученый, профессор.

Как страшны были эти знания, и насколько проще и легче было бы пребывать в неведении и надеяться на чудо, на мгновенное исцеление. Но диагнозы он, в отличие от коллег своих, ставил безошибочно. Да и она не представляла себе, как страшно было заглянуть в глаза этой безобразной старухи, или прекрасной дамы. Но от этого она становится еще безжалостнее и страшнее. И кто сказал, что красота спасет мир – она может только разрушить и окончательно погубить его. Ее Фауст знал о том лучше всех остальных.

№№№№№№



Марго взглянула на себя в то самое старинное зеркало, и ужаснулась. Какой же старой и безобразной она стала за эти годы, как ей хотелось хотя бы на несколько часов ощутить себя той Маргаритой. Ведь молодой и неотразимый, он там ее не узнает, и просто пройдет мимо этой жалкой старухи. Этого никак нельзя пережить. У нее не хватало сил и дыхания для того, чтобы смириться с неизбежным.

Какой жуткой казалась тогда реальность. Его достал не Феликс, палач и чудовище, а те, кто дергали за ниточки самого палача, и довольно быстро загнал его в гроб. Сам Дьявол играл их судьбами. Спокойнее или тревожнее стало на душе у него после такой догадки.

Какое-то время ему удавалось скрывать от Марго диагноз. Но длилось это не очень долго. Фауст чувствовал себя в те дни страшным обманщиком. И знал, что должен признаться во всем. У него не было другого выхода. Но пусть это случится не сегодня. Так каждое утро он откладывал признание.

Но однажды не выдержал и обо всем подробно поведал ей. Он не хотел больше возвращаться к этому. Это казалось невыносимым. Потому говорил сразу все, и смотрел в провал старинного зеркала, словно там хотел укрыться от нее и от мира. В ее глаза до самого вечера тогда взглянуть он не отважился. А она боялась, что он заметит отчаяние и ужас, и содрогалась каждый раз, когда слышала его голос. Но надо было собраться и жить дальше. Только как жить после такого известия. Пол качался под ногами, она была уверена, что началось землетрясения, потолок наплывал снова, и снова пол уходил у нее из-под ног. Но когда она решилась на него взглянуть, то улыбнулась.

№№№№№№№



Сначала ему показалось, что она по-прежнему ничего не знала, просто не услышала его тогда. Потом он подумал, что она не поверила его словам, а позднее понял, что самообладанию ее может позавидовать любой. Только по слегка дрожащей руке, когда она гладила его волосы, он ощутил, что она чувствует в эти минуты.

Сколько лет прошло с того дня, они пережили войну и разруху послевоенного лихолетья.

Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что она пережила в те часы и дни, когда узнала, что дни Фауста сочтены.

Даже теперь, как только начинала думать о самом страшном ударе в жизни, она вспоминала строки Марты, написанные уже после его ухода, но они так ярко освещают те дни и те ночи, когда он был еще жив, но уже прощался с ней и с этим миром.

Марго забыла многое, но их помнила всегда, хотя не забывала и о том, что Фауст не любил поэтов. Но она смогла выразить в слове все, о чем они думали, что они чувствовали и переживали.




Глава 5 Последние дни и ночи


Пока Фауст рассказывал и объяснял все, Марго не произнесла ни звука.. Она никому ничего не говорила и потом, этот обет молчания длился до последней минуты. И все-таки те, кто бывали у них, как-то догадывались о том, что происходит. Он очень переменился, хотя шутил так же легко и непринужденно, это только и осталось в его беспредельной власти.

Марта сама обо всем догадалась, когда заглянула к ним.

Она знала, что такое – смертельный диагноз, ей его ставили в юности, когда легкие оказались больными. Но потом все прошло вроде, хотя возможно, это наказанием, а не спасением для нее оказалось. И чудо перестало быть чудом, а стало только вечной мукой.

А Марго ничего, держалась. Но как можно смотреть на то, как умирает единственный и любимый человек, в котором заключена вся твоя жизнь. Он не знал этого, не пережил, она пережила.

Она тайком заглядывала во все магические книги, которые он читал, работая над комедией. Тогда он и понял, какова будет ее роль в его главном творении.

Берегиня, в этой жизни, на славянской земле она стала для него Берегиней, тем берегом, к которому он причалил вдруг, и оберегом и для него и для всего, что писалось, что творилось. И только на русской земле они могли понять и принять эту новую ее роль, и им надо было идти сюда, чтобы дотянуться, чтобы ведьма дя начала превратилась в Берегиню.

№№№№№№



Марта заметила на столе одну из таких книг, тех самых, которые не горят. Она удивленно подняла брови. Она обращалась только к богу и не переносила другого вмешательства. Но на этот раз она чувствовала, что Марго сильнее, и она больше сможет с тем, другим, которого не стоило даже называть по имени. И было имя ему Велес, за него жрецы шли на смертную казнь, не сдавались никогда

Но сама она не смогла бы решиться на такое. Потому он никогда не смог бы ее полюбить. Что за ирония судьбы, внуку священника не нужна была монахиня, ему нужна была язычница, настоящая Берегиня.

Она никогда не станет язычницей, останется отверженной для Фауста. И это Марта прочла в его глазах. А ведь еще недавно думала, что все возможно.

Марта оглянулась и поспешно перекрестилась.

№№№№№№



В тот день Марго столкнулась с бывшим мужем. Он был непроницаем, больше волновался бы при внезапной встрече сосед по площадке, но не этот человек, отец ее сыновей. Но ради себя самого, он должен был сказать что-то. Но нет. Едва заметный кивок в ее сторону и только.

– Ты можешь вернуться в любое время, – услышала она его голос рядом, и не поняла даже, на самом ли деле он произносил эти слова или ей только показалось. Но что значит вернуться, о чем он вообще говорит? Она едва сдерживалась, чтобы не нагрубить, и все-таки смогла.

– Нет, дорогой, прости меня, но я не вернусь в любом случае.

Она и сама не ожидала, что скажет это, улыбнулась немного растерянно, словно речь шла о чем-то незначительном, и никакой роли в ее жизни не игравшем, и быстро пошла прочь.

Марго не сказала Фаусту об этой встрече. Но, вернувшись домой, она достала машинку и рукописи. Она понимала – что в ее жизни это самое главное. Она готовила новый вариант комедии, вспомнив, как он уничтожал все, что ему не нравилось, что казалось, не так совершенно, как задумывалось. И потом собирала и тихо прятала подальше изорванные тетради.

Фуст ведал, что делает Марго в те часы, когда он спит или притворяется спящим.

– Пусть потешится, если это так важно для нее, – благосклонно позволял он ей возиться со всем этим, – но будет жаль, если ее труды и жертвы окажутся напрасными, станут только пустой забавой.

Вечером он перечитывал одну из глав комедии, когда собрались несколько близких (кого в это время можно назвать близкими) людей.

Втайне он тешил себя надеждой, что когда-нибудь, те, кто еще выживут во всем этом, они вспомнят и об этом вечере. А когда спросят о нем, то расскажут, то, что еще смогут вспомнить, даже если безбожно все перепутают, соврут, это не так страшно, как молчание и забвение. А он вернется к ним, если вспомнят, только в этом случае он сможет вернуться, и тогда не позволит им лгать и фантазировать.

От этих мыслей стало приятнее и теплее на душе. В прошлых жизнях его совсем не заботило, что будет, когда ему придется уходить, только здесь и сейчас это было очень важно









Глава 6 Есть только миг


Марго еще оставалась где-то за стеной с гостями, когда он ушел в другую комнату и поставил себе укол. Боль становилась невыносимой, и он вовсе не хотел, чтобы они видели его таким. Это не для посторонних глаз.

Он посидел неподвижно, и с великой радостью ощутил, что боль стала отступать, растворяться во тьме, помедлила еще немного и улетела в распахнутое окно. Он мог перевести дыхание и вернуться к ним на пару часов. Нехорошо там ее одну оставлять.

И в эту минуту ему снова хотелось пожить еще немного, даже в этом страшном мире, ведь, в сущности, он был молод, с ним рядом оставалась любимая женщина.

Ему не исполнилось еще и 50 лет, какая досада. И вероятно уже не исполнится никогда. Ну, по крайней мере, в этой жизни точно.

Гости в комнате что-то обсуждали, шутили, но голоса их тонули во мраке. Боль почти улетучилась, но он помнил о ней, потому и не мог отрешиться совсем, и отключился от реальности. Она ушла, но она вернется, обязательно вернется в назначенный час, он только заглушил, но не убил ее, он не сможет с ней расправиться.

Фауст заметил, как о чем-то его спрашивали, но не мог понять смысла произнесенных слов. Что это? И только Марго подошла и встала рядом.

Как часто его стало подводить изъеденное болезнью тело. О нем он знал больше, чем все здесь собравшиеся, но знания только умножили печали.

Черт в знаменитом романе у гения больше всего хотел воплотиться и ощутить все, что мы называем жизнью – чувства, радость, страдания. Воплотиться желал, хоть в старую толстую купчиху. Фауст с радостью бы поменялся с ним местами, чтобы ничего не чувствовать.

Поменяться местами с чертом, с демоном, да с кем угодно. Ему показалось, что все они приблизились к нему и предлагали наперебой свои тела. И только Демон смерти – могучий Арес стоял в стороне и ни о чем не говорил, уверенный, что с ним меняться он не захочет.

Да тягостна и страшна его роль в этом мире, как и в любом ином. Никому никогда не захочется оказаться на его месте, стать Ангелом смерти, нести ее, дарить тем, кто отмечен на этот час в Книге Судеб. Но виноват будет только он один, ведь во все времена убивали Вестника и забывали об истинных виновниках.

№№№№№№№



И в тот момент в проеме окна, где совсем не было звезд, он увидел Феликса во всей зловещей красе Тот стоял, заполнив мощным телом все пространство так, что больше не было видно черного неба и звезд.

И засуетились бесы вокруг – они тоже его увидели. Он пришел за ним на этот раз. Феликс и живой и мертвый – это точно знак беды. Он будет страшнее Демона смерти.

А потом Фауст перевел дыхание и усмехнулся облегченно, он знал, что на этом свете ему никакой палач не страшен. Он просто не успеет за ним прийти, и потом будет досадовать, что арестованный умер, когда Председатель был еще в дороге.

И Арес должен знать, что забирать надо здоровых, чтобы они хоть немного еще пожили в их объятиях, а не помирали сразу, не испускали дух еще до их вторжения

Надо будет переписать главу, где пытаются арестовать ни в чем не повинного поэта. Теперь он понимал, как она должна быть написана, чтобы врезалась в память навсегда. Никто так не сможет больше написать, а он станет адвокатом поэта, Марта говорит, что хорошего поэта.

И в тот миг, когда он это понял, и бесы и призраки исчезли, остались только люди. Хотя были ли они реальны, не те ли самые это бесы и призраки, которые почему-то воплотились, обрели свои тела, взяли в руки револьверы, но рядом с этими, его герои кажутся если не ангелами, это, пожалуй, перебор, то забавными шутами, кого же могут они испугать.

Уж точно не тех, кто видел настоящих бесов.




Глава 7 Гости разошлись


Гости, наконец, разошлись, он сел к столу, пока еще не было нового приступа, попросил Марго принести альбом Рубенса. Она удивилась и ничего не сказала.

– Пауль Питер Рубенс, король художников, художник королей.

Тайно, а порой и явно он жил в душе Фауста. И волновали и тревожили даже не столько его полотна – это немного иной стиль, но оставалась надежда на то, что художник может быть успешным, богатым, и счастливым, он может путешествовать и разговаривать с королями на равных. Именно он доказал это всему миру и оставил надежду в душах остальных.

Вероятно, это значительно труднее, чем быть нищим, несчастным и убогим, но где все те гении, а к нему Фауст снова и снова возвращался в самые тяжкие часы и минуты реальности своей.

Дипломат, занимавшийся живописью, живописец, увлекавшийся дипломатией – королевский художник, король художников – какие понятия, какие эпитеты были органичны для Рубенса.

И совсем молодой человек, улыбаясь, взирал на него с автопортрета, и рядом счастливая и светящаяся, сидела его Маргарита.

И вдруг и яркие краски, и счастливые лица померкли, Рубенс куда-то исчез в тот же миг. Пол покачнулся под ногами, страшная гостья опять ввалилась в его комнату.

Не раздеваясь, Фауст лег на постель, едва перебравшись из мягкого кресла. Сколько времени он так лежал, сказать невозможно, там время больше не текло. Она вошла незаметно и села на краешек кровати, взглянула на открытый альбом – автопортрет счастливого художника.

– Люцифер мучился вечность, и его спасла Маргарита, моя Маргарита, а она умерла раньше и оставила художника, впрочем, появилась Елена, и он снова был счастлив, – бормотал он

«№№№№№



Марго прислушивалась к его голосу. Если бы не раскрытая книга, она не поняла бы, о чем он говорит, и решила бы, что бредит. Но он размышлял о Рубенсе, о варианте счастливой судьбы мастера.

– Елена пережила его надолго, и сохранила все, что он завещал ей, -продолжал между тем Фауст. Ей показалось, что не о далеких событиях и людях говорит он, а о них, об общей их судьбе в реальности и вечности.

И такая боль, такая тоска была в его голосе, что она обняла его и прижалась к его груди, и он обнимал ее, улыбаясь. Он успокоился, и спал до утра в ее объятиях. Сколько веков он мечтал о том, чтобы в самые трудные минуты она была рядом, она не оставляла его и не пряталась от него в замке или тюрьме, не хотела лучше умеретт, чем быть с ним.

И перепутались времена. В ту ночь она поверила в то, что времени не существует. Неведомый гений, который когда-то разговаривал с королями, и они покорно слушали его и гордились такими встречами, облегчил их страдания в 20 веке. Кто она была там Изабелла или Елена? Он внезапно шагнул в ХХ век в полутемную комнату, где с ним говорил, лучший из писателей, Данте —не меньше, успевший заглянуть в вечность и находившийся на той лунной дорожке между мирами, которая неизменно уводила его от земли, позволяла подняться в небеса.

А она, его Изабелла, его Маргарита, боялась пошевелиться и не сомкнула глаз в ту странную ночь. Она думала о том, как была счастлива в такие дни и ночи, когда он был с ней рядом. Но как потом ей придется оставаться без него?




Глава 8 Умерли в один день


Как хорошо было бы уйти в один день, выпив до дна бокал с отравленным вином. Но она знала, что должна позаботиться о его комедии, в котором останется все, чем она дорожила в этом мире. Если она проявит малодушие, и книга не увидит свет, то потом, в вечности она никогда не простит себе минутной слабости, и он не простит ей этого никогда. Такой роскоши она позволить себе не могла, значит, должна

была остаться вопреки всем стремлением умчаться туда вместе с ним, не расставаться и на минуту.

Так уже было в других жизнях, тюрьма или вино или чтио там еще и им пришлось снова возвращаться, снова проживать эти жизни, больше она не могла себе такого позводить, хотя это было очень заманчиво, конечно, снова уйти добровольно, чтобы наверняка вернуться назад.

№№№№№№



Эту ночь Маргарита помнила до последней минуты своей жизни, а она длилась еще три десятка лет – мгновение в контексте вечности, но бесконечно долго в реальности. И все время она всей душой стремилась туда, и вынуждена была оставаться здесь изо дня в день, из года в год, разрываясь между двумя мирами.

Лекарство пока утихомирило боль, но завтра она вернется, и с новой силой начнет терзать Фауста. На рассвете он возвращался к комедии, понимая, что далеко не все успеет сделать. Но будет делать столько, сколько успеет, у него нет выбора, никогда не было и не будет.

Он допишет свое полотно. Совсем не такое счастье и буйство красок, как у Рубенса, но это его полотно. Другого в этой жизни уже не будет. И его Марго тоже сохранит и подарит миру его главное творение. Хотелось посмотреть как было все у Данте, ведь с ним не было Беатриче, но комедия все равно сохранилась. Ему легче, он побродит пока с Вергилием и подождет ее появления, чтобы вместе потом подняться на небеса. А пока им будет что посмотреть, о чем поговорить с Вергилием, о том, как вывести из девятого круга Люцифера, например..

Они обе – жена художника и его жена, должны будут служить оправданием для дочери Зевса, из-за которой была объявлена война Трое и погибли все герои и цари.

Каждый из нас, возвращаясь в этот мир, служит оправданием для какого-нибудь древнего героя, пытается в новой жизни исправить то, что тот так и не смог изменить, уходя.

Не потому ли нам всем снова и снова приходится возвращаться.

– Я ухожу, но я вернусь, чтобы закончить комедию об Аде и Рае и как-то искупить все, что было сотворено не так, на это обычной ни у кого одной жизни не хватает, а может быть, не хватит и нескольких жизней, чтобы все изменить и исправить. Но в ту ночь и Фаусту и Маргарите казалось, что они прошли этот путь и оказались почти у цели, на этот раз они смогут сделать это.









Глава 9 Призрак


В ту ночь, когда Фауст обнимал Марго и наслаждался сном – и это стало его редким поводом для наслаждения, появился внезапно третий из замученных поэтов.

Странный это был призрак. Сбиваясь и путаясь, словно за ним гнались, он говорил о том, что пережил в те годы, о пытках, издевательствах, о том, как палачи окончательно свели его с ума.

– Ты пытаешься с ними о чем-то договориться, ты все еще веришь во что-то, несчастный. Люцифер останется Князем тьмы, ты не сможешь вывести его на свет, никогда не сможешь, даже не мечтай об этом.

Как яростно, как горестно твердил он в тот момент о невозможности что-то изменить в безумном мире.

И тут он увидел вино и ощутил запах еды. И ярость, как молния внезапно вспыхнула в его душе.

– Ты слишком хорошо устроился, болезнь недаром тебя поразила. Нельзя пировать, пока другие загибаются в гнилых бараках и дохнут как собаки.

Молча смотрел на Поэта Фауст. Он почему-то и на самом деле ощутил себя виноватым. Хотя не понимал, в чем именно его обвиняет этот несчастный. Но он в те часы уяснил, почему не любил поэтов почти всю свою жизнь, да и не только эту жизнь, но и другие тоже. Есть в них что-то такое темное, необъяснимое, жалкое, что сродни алкоголизму. Вот и рифмованные строки, это какая-то тайная игра. Они выдают их миру, как высшее откровение. Но какими порой слабыми, беззащитными и несчастными на самом деле остаются. Прозаикам такое и не снилось вовсе.

– Смерть там благо, и чем скорее она за тобой явится, тем лучше и проще жить, – говорил между тем поэт.

И странно сверкали глаза его в полумраке. А сам он озирался по сторонам, словно уже видел ее, пытался отыскать и ухватиться за полу ее звездного плаща.

Фауст молчал, он чувствовал, что лучше ничего не говорить вовсе, пусть говорит он сам, это для него важно, раз пришел.



№№№№№№



В комнате повеяло могильным холодом, и это не могло его удивить, ведь покойник, а он явно уже погиб, хотя даже Марта не знала пока о том точно, не могла с полной уверенностью сказать, что это так.

– В аду, в огне, куда бы ни пошел я, мне так и не удается согреться, – снова и снова говорил Поэт о том, что было теперь для него самым главным.

И хотелось сказать, что ему надо было идти к священнику, хотя их теперь днем с огнем не отыскать, но все-таки. Там он мог найти какое-то утешение, хотя оно ли ему было нужно?

Фауст после этого вторжения никак не мог очнуться и пробудиться. Он понимал, что слухи оправдались, Поэта и на самом деле больше нет в живых. Но и его боли все усиливались, а время, когда он чувствовал себя спокойно, становилось все короче. Надо будет сказать Марте, чтобы она не беспокоилась, не искала встречи, не кликала беду, ему больше не помочь, а вот себе и своим близким навредить она еще может.

– Ты упрекаешь меня в чем-то, – мысленно обратился он к гостю.– Из твоего кошмара моя жизнь и на самом деле может показаться раем. Хотя это только иллюзия, у каждого свой ад. Но как можно измерить какой ад страшнее?




Глава 10 Общество анонимных литераторов


Те, кто приходили к нему все реже, говорили порой, как на широкую ногу живут заслуженные литераторы (их обычно не называли писателями), те, кому удалось совпасть с властью, на нее работать. Ими восхищаются, их печатают огромными тиражами и награждают. Они короли, только голые и жалкие какие-то и все-таки короли, ведь они попали в узкий круг приближенных к тирану, чье имя лучше не называть никогда, целее будешь.

Но Фауст не завидовал им, он лучше, чем многие знал, какую цену пришлось им за это заплатить. Всегда надо было платить, но здесь и теперь цены поднялись выше небес, и потому они где-то в аду самом остаются, хотя пока этого не чувствуют. Но каждый шаг толкает их к пропасти, и вряд ли кому-то удержаться над этим обрывом, не свалиться в Пекло.

Бог, если он и был когда-то, то давно исчез и отказался от них. Еще мальчишкой он спорил о том с отцом – профессором богословия, и очень хотел, чтобы тот его в чем-то убедил. Но доводы его были туманны. И веры в душе не прибавилось тогда, а потом и та, какая была, куда-то испарилась внезапно.

И тогда сначала во сне, а потом и в реальности увидел он блудного сына. И почувствовал, что это его роль в странном мире, который надвигался диким заревом всех бунтов и революций на древнюю Москву, град столько всего знавший и переживший на протяжении самых жутких веков.

Отец давно умер. Но он никогда не понял и не принял бы того, что главный героем его комедии стал именно Люцифер, а его Бог оставался только несчастным созданием, вечной жертвой. И он увел его от бога и света. Тот, кто должен был именно туда и привести. И в том странном мире оставалась только пустота, которую быстро заполнили бесы всех страстей и мастей. Со временем их будет становиться больше. Хотя страшнее, чем люди бесов нет.

№№№№№№№



Но почему он должен верить тому, кто бессилен перед властью земной, как он может получить небесную власть, как он спасет всех остальных? Да и собирался ли спасать?

И в дни сомнений и переживаний Фауст все чаще смотрел на огонь в камине, и на огонь свечи, горевшей во мраке перед ним, а потом безжалостно сжигал черновики комедии, может быть, желая убедиться в том, что они сгорят на самом деле. И они горели ясным пламенем. Исчезало все, что было написано, во что он вкладывал всю свою душу, на что еще недавно возлагал самые радужные надежды

Горящие рукописи – это настоящее безумие с его стороны, но как полыхал этот странный огонь, пожирая мечты, страсти, тот неповторимый мир, который он пытался сотворить. Ад был по-настоящему ужасен, Данте бы там точно не выжил, а рай, он не видел и не мог нарисовать свой рай, потому его и терзали сомнения.




Глава 11 Начать с начала


Черновики становились золой, что подтверждало – он на правильном пути, надо выводить Люцифера на белый свет. И писать комедию он начинал снова. Ничего в принципе не меняя, потому что в главном взгляды его оставались неизменными. Менялись только имена героев, место действия, какие-то детали, помогавшие показать все точнее и ярче.

Падший ангел был одним их апостолов. Первый поэт столетия пытался поднять его до небес:

Да, я возьму тебя с собою,

И понесу тебя туда,

Где кажется земля звездою,

Землею кажется звезда.

Вроде бы так замысловато он изъяснялся тогда, хотя даже те строчки стихотворений, которые он слышал, всегда безбожно путал. Но это был особый случай. Он почувствовал, что есть еще один человек, который усомнился в правоте мирового творения, и по-своему все видит и понимает.

Только не Демона надо поднимать до небес (он понял это значительно позднее), а вернуть других богов, тех, кто был до Иисуса. И почему они считают, что заблуждались их предки, жившие со своими богами не одно тысячелетие, а они правы, приведя в мире нового, чужого бога и разрушившего этот мир до основания.

№№№№№



В тот самый момент он и увидел Чародея, последнего волхва на Руси – своего двойника, тот и появился в отблесках огня, когда сгорала рукопись. Он был так похож на знаменитого писателя.

Конечно, это Гоголь. Это он первым воскресил всех чертей и Демонов. Но ему хорошо было с ними заигрывать, живя в солнечной Италии. И тогда в России были скверные времена, но разве можно их сравнить с этими?

Видел Фауст, как тот сжигал второй том своего творения, тоже, наверное, хотел убедиться, сгорит или не сгорит. Все сгорело тогда. Не осталось никаких черновиков, ничего не оставалось. И этот человек, несчастный, одинокий, раздавленный, заставлял его довольно долго оставаться веселым, сильным и обаятельным. И они навсегда должны запомнить его таким.

Он отстранился от огня. Взял, не глядя, с нижней полки первый из двух десятков стоящих рядом, альбом. Только живопись великих европейцев еще могла отвлечь его от горестей и страданий. Она уносила душу в иные времена и пространства. Случайность (он никогда не верил в случайности), это был Веласкес. И его величественные мощные полотна он рассматривал снова и снова. Он смотрел на королеву и повторял на разные лады ее имя:

– Маргарита, Марго.

Бедная и несчастная, сколько ей еще суждено пережить, а у Мастера она только восхитительный ребенок. Он и сам был уже вольным странником в той эпохе. Картины, одна прекраснее другой, оживали перед глазами, и иллюзия становилась реальностью.

И он мог сидеть в каком-то заброшенном замке перед свечой, писать гусиным пером. Он не думал о милосердии, о пощаде, о палачах и жертвах, а просто переселялся в полотно романа или картины и творил свой мир, забыв о реальности, не в этом ли спасение для творца. Не потому ли они отказываются от много, порой даже от счастья, чтобы жить в другом измерении. Они просто хотят радоваться и грустить, там, а не тут, и постараться быть счастливым.

И хотя времена были глуховаты, да что там, просто страшны, но ему хотелось быть именно там, в той невероятно прекрасной эпохе.

И о чем было переживать этому насмешливому, часто унылому драматургу. Как он мог так яростно выражать свое недовольство.

Они были настоящими безумцами, если не могли оценить то, что имели, что было в их власти. Конечно, все познается в сравнении. Кто из них мог допустить, что реальность может быть такой, что может быть еще хуже, значительно хуже.




Глава 12 К новому свету


Это были наброски совсем иного романа. Он уже жил в его сознании и не давал покоя. Фауст уже прочувствовал тот путь, тернистый и тяжкий, по которому придется пройти. Не стоило в том времени оставаться. Лучше уехать в дальний городок и ждать своего Мефистофеля. Он появится и за известную плату даст все, и не только послужит, но еще и скучать не даст – это главное.

Не раз видел он во сне тот маленький немецкий городок и ждал терпеливо своего Мефистофеля. Но в душе его нарушился какой-то ритм, и реальный мир совсем перестал волновать, даже интересовать его. Фауст понял, что не способен в нем оставаться. В этом мире никогда ничего не случится, а ему еще нужны были какие-то чувства и переживания.

Он почувствовал, что вся его жизнь пройдет там, где жить совершенно невозможно. Но и уходить раньше срока он тоже не собирался. Он слушал Шуберта вместе с Маргаритой, гулял в старинном прекрасном, тенистом саду. Он уже видел и понимал, ощущал даже кожей, как будет в его вечности. Рано или поздно она нагрянет, и он видел, какой она может быть.

И в его снах эта картина все время появлялась. Она не могла быть случайностью и пустой фантазией, но сколько подробностей и деталей было в ней.

– Все сбудется, все так и будет там, – успокаивал себя он в такие минуты.

№№№№№



Все чаще наступали минуты отчаяния. Он терял представление о жизни, исчезала связь с реальностью. Он тосковал о театре, не видел и не слышал не только своих читателей, но и знакомых, прежде так любивших у них бывать. В душе оставалось ощущение катастрофы. А потом ее заполняла пустота, неизбежная после конца света.

Три поэта – единственные его собеседники, приближались к нему, и вели отчаянный спор, с невероятной силой доказывая друг другу свою правоту.

Он навсегда останется чужим в столице, и в мире, но надо было налаживать хоть какие – то связи, утерянные, казалось бы навсегда

«На свете счастья нет, но есть покой и воля» – тот, кто написал эти пронзительные строки, должен был немного запоздало примириться с богом. Об этом узнал и Снежный король, и задохнулся от горя и ужаса, отвергая и лекарей и лекарства, а они еще суетились вокруг него по приказу начальников – внезапно умирал первый поэт революции, как они его окрестили, умирал в сорок лет, как это можно было объяснить остальным. А они ничего не собирались объяснять, наглецы, дорвавшиеся до власти, бывшие все время ничем, и вдруг ставшие всем, или считавшие себя такими. Безумцы и палачи, только так можно было их назватьь

Но почему каждый из творцов так заканчивал жизнь. Но их бог должен был удалиться в пустыню и оставаться там 40 дней. Он тоже немало времени провел в одиночестве.

Тогда к Фаусту на огонек и заглянул наконец Мефистофель. Он мог и не говорить ни о чем. Все было ясно и без слов. Ему просто захотелось увидеть его в этом времени, еще живым, соскучился, наверное, бросив его на произвол судьбы здесь одного.









Глава 13 Мне страшно, бес


Какой-то господин явился на рассвете,
Сказал, что он мой друг, из прошлой жизни, но
Меня сомненье гложет, мне напевает ветер,
Что слушать не должна я те речи все равно.
Впускать его опасно, прогнать его – пустое,
Ведь одолел он время, и он меня нашел.
И кот шипит истошно: – Опомнись, что с тобою.
Ты не была наивна, и это хорошо.

Мудрец из старой сказки приснится мне внезапно,
И силы нет ответить, услышать тот совет.
Ведь это враг твой вечный, твой Фауст, и с азартом
Роль Маргариты снова играть, а силы нет.
Сбежит он, лишь услышит, что ждет его в объятьях,
Он вечный тот скиталец, а я хочу свой дом.
Какой-то странный город, тюрьма, его проклятья,
Но следую за ним я, совсем как в мире том.

И усмехнется Марта, она-то точно знает,
Что станет с Маргаритой, но зависть не дает
Ей встать, ей все оставить и по местам расставить,
В каком мы веке снова, какой там нынче год?
Старик он, под личной, с ним Мефистофель рядом,
И разве я сумею поверить им опять?
Пора мне просыпаться, мне той судьбы не надо,
Но кто там на органе пытается играть?

Реальность, сказки прелесть какие-то картины,
Какие-то поэмы нам в пору написать.
Когда уходят в осень последние мужчины,
Является к нам Фауст, чтоб драму разыграть.
Он молод и прекрасен, красноречив и вечен,
И если снова осень посмеет наступить,
То арфа в сером небе, и друг его беспечен,
И окрыляет снова тот горестный мотив…

Демон смерти и войны напомнил ему о том, что дни его сочтены, пора приводить в порядок свои дела и мысли, пора идти, просить прощенье, пора прощаться и прощать. Он и сам знал это не хуже, зачем же столько усилий тратить, но пути его неисповедимы.

Гасли свечи, мир рушился, от него почти ничего не осталось, и все-таки не верилось в то, что случится это так скоро, что он не сможет дописать свое главное творенние.

И было хорошее вино и фрукты (непонятно где и как он их достал), вернее, конечно доставала Марго, надо отдать ей должное.. И он мог еще испытывать удовольствие, даже наслаждаться едой и вином, возможно, понимая, что это последний пир… Фаусту припомнилась странная история о последнем пире поверженного властелина. Он написал когда-то что-то подобное, или читал где-то, только забыл до поры, до времени, а теперь вспомнил, старался восстановить и записать снова это повествование. Но сколько же усилий требовалось, чтобы появился небольшой рассказ.

№№№№№



И все-таки, что-то очень несовершенное, какой-то конспект, того, что могло бы быть повестью о древних временах, проступило на бумаге. Тогда это была так, разминка, шутка, а тут вдруг оказалась такой нужной, странно необходимой, и вещей историей. Потому что в мире нет ничего нового, все повторяется, правда, сначала, как трагедия, а потом фарс. Так он преодолевал страх перед надвигавшейся смертью.

Ему тоже хотелось покинуть мир вот так, как поверженный властелин когда-то уходил на глазах у победителей. В этом была какая-то своя прелесть.




Глава 14 Сон о Последнем пире


Закат был кровав в тот вечер. Об этом говорили все в Вавилоне. Страшно выли собаки. Люди прятались по домам. Сколько дурных снов приснилось, сколько пророчество было послано им. Это не могло быть случайностью. И в ужасе прятались они и пытались угадать и понять, что еще можно сделать, как им поступить дальше. Но что тут придумаешь, если мир рушится. И только царь, он словно ничего не видел и не слышал. Он не хотел никого слушать.

Когда во дворце появился жрец, Валтасар усмехнулся. Он жестом приказал ему замолчать и указал на ту комнату, где их никто больше не мог увидеть и услышать.

Жрец упал перед ним, но он не собирался его поднимать. Он усмехнулся, пусть в таком положении попробует ему рассказать, зачем пришел.

– Ты скажешь мне по великому секрету то, что известно всем, – говорил царь, – и я должен одарить тебя за это?

– Спаси себя и свой мир, – едва слышно прошептал жрец.

– Ты так наивен и глуп, что полагаешь, будто Вавилон можно спасти? – подступил к нему царь.

Жрец хотел сказать, что ни его, ни его мира ничто уже не спасет, но промолчал, ему не хотелось умереть сейчас, ему не хотелось встретить смерть в темнице, пусть это случится завтра. Ведь каждый миг жизни – это великое счастье. Жаль, что он не понимал этого прежде, совсем не ценил жизни своей.

– Значит, мой мир можно спасти, – задумчиво говорил царь, расхаживая по комнате, – а если нет, то какой смысл тебе было являться сюда, глупец.



№№№№№№№



Ничего и на это не ответил несчастный. Он и сам не знал, какая сила толкнула его к обреченному царю, намного проще было бы остаться дома и ждать смертного часа. Но он все-таки пошел. Возможно, взглянув в глаза царя, хотел понять, что тому известно, как спасти этот мир, и тогда и в его душе появится надежда, пусть призрачная, но все-таки надежда.

– Встань, – рявкнул Валтасар, – если ты знаешь, что завтра мы погибнем, то есть ли смысл так унижаться? Разве в последний день свой ничтожной жизни ты не можешь оставаться свободным и спокойным перед своим царем?

Как странно прозвучал этот горестный вопрос. Он и прежде знал, что их царь мог так повернуть все, что любого поставит в тупик, и получишь ты совсем не то, что ожидал, зачем пришел к нему. Ему нравилось так издеваться над людьми, особенно когда он видел их слабости. Все, что угодно мог он простить, только не слабость мужчины, даже мальчики должны были показать, как они сильны и несгибаемы.

Что было на это ответить, он просто хотел жить, в любом случае, в любом положении. Только теперь, когда персы стояли у ворот, он вдруг понял, как жизнь прекрасна, как она великолепна и как не хочется с ней расставаться.

– Они не оставляют пленных, – выдохнул он.– Мы должны покинуть город, пока еще есть возможность, о, мой царь. Надо бросить все и уходить.

– Конечно, не оставляют, уж меня и тебя не оставят точно, тогда о чем же нам с тобой так волноваться, если мы ничего не можем изменить?

Ничего на это не ответил жрец, властелин показался ему безумным.




Глава 15 Что это?


Жрец пытался понять, потерял ли тот окончательно страх или только рисуется перед ним, если они и на самом деле обречены.

– Они не оставляют пленных, им не нужны чужие жрецы, персы дики, и это будет не жизнь, – думал в это время царь, – тогда зачем думать о завтрашнем дне и пытаться что-то сделать. Часто смерть не самый худший выход из тяжкого положения.

Он и не пытался искать другой выход – царь решил оставаться воином и мужчиной.

– Иди, убирайся, покинь город, ты спасешь себя, если тебе так хочется жить.

И тут жрец в первый раз осмелел, он почувствовал, что ему больше ничего не угрожает, и он решил узнать:

– А тебе, имеющему все, тебе совсем не хочется жить?

Это казалось невероятной дерзостью, но вопрос был задан, и властелин решил ответить на него:

– Просто жить, скитаться на чужбине – нет, я был царем, царем и умру. Но ты им никогда не был, и тебе не понять этого, только твари, тебе подобные, хватаются за жизнь, готовы питаться падалью, и на все согласны, но я так не могу, не могу и не хочу. Я все сказал. Убирайся.

Он и сам удивился, что сказал такое, и когда слова были произнесены, он уверился, что все так и есть, что давно и мучительно он думал о том, и только сейчас смог озвучить то, что всегда было его жизнью.

Жрец незаметно ушел. Он никогда не был царем, и он не собирался умирать, тем более теперь, когда в пылу страсти владыка освободил его от всех обязательств, ему словно нужно было освобождение, позволение совершить подлость, предательство, но ему очень хотелось жить.

№№№№№№



Воины еще отчаянно бились с персами, но силы их были неравны. Царь запретил им о том говорить, но последнему смертному было понятно, что завтра они начнут тут хозяйничать. Он отшвырнул кого-то из слуг своих и направился в Капище.

Странно пустым был этот храм, когда его жрец стал безымянным странником без рода и племени, что можно было требовать от бога, допустившего это? Он и не требовал ничего, просто стоял и смотрел на зловещий лик кумира.

Кто-то наблюдал за ним из укрытия, две пары любопытных испуганных глаз возникли в сумерках. Смельчаку казалось, что раз властелин пошел в храм, то может что-то измениться, и совершится чудо, и они будут спасены. Как они все, ничтожные и слабые, надеялись на чудеса, и только он один в этом мире знал, что чудес не бывает, и не стоит себе и другим морочить голову.

– Если наш бог ничего не может, то, что же требовать от нас, – задумчиво размышлял царь, – но что тогда остается? Можно все эти дни провести в схватках, проливать свою и чужую кровь, можно, но должен ли он так поступать? Если нет никакой надежды на спасение? Если жить ему в своем мире осталось так мало. Да и кто сказал такую чушь, что умереть надо обязательно в бою?

В сражение надо идти, только если веришь в победу, а если нет, тогда нет никакого смысла так умирать.




Глава 16 Триумф поражения


И вдруг царь захохотал, он и сам точно не знал, что могло его так рассмешить в пустом храме, из которого сбежал последний жрец. Но он смеялся и не мог остановиться. Потом резко замолчал, повернулся и отправился прочь, подумал и вернулся в свой дворец.

– Это будет самый веселый и яростный пир, – говорил он кому-то из вельмож, растерянно семенивших рядом.

Они и в эти последние дни оставались его верными рабами, одни просто не верили в то, что он может пасть, другие не решились перечить даже почти поверженному царю, а третьи просто пытались подражать ему. Кто-то сбежал к персам и пытался выторговать себе жизнь в новом мире. Ему доложили о том, что были и такие, они всегда были, вот и здесь теперь без предателей не обошлось.

– Пусть живут, если смогут, люди привыкают ко всему, а у меня остался только этот пир, но он будет великолепным, ни мы, ни враги не сможем его забыть.

Подданные говорили друг другу, что царь безумен, как только Валтасар скрылся. Но другие отвечали, что для безумца, и для обреченного на смерть он слишком спокоен, тогда что же он собирается делать, может быть свершится чудо, и все они спасутся? Ведь никогда не знаешь, где тебя ждет гибель, а где спасение.

Но в то, что случится чудо, и их мир останется прежним, верилось все меньше, теперь они пытались угадать, как поступит их царь, что он предпримет, им хотелось остаться вместе с ним, а не с чужаком, но для этого надо было что-то сделать.

– Пир? – переспросил кто-то, – но что может случиться на пиру, а если он пригласил их царя и там прикажет убить его?

№№№№№



Долго обсуждали такую возможность, но решили, что это вряд ли случится, и сам он проживет после этого не на много дольше. Хотя безумство храбрых может быть и спасет его и все царство, но слишком рискованно так поступать. Поверить в то, что их царь ничего не собирается предпринимать, никто не мог.

А он подошел к столам и пристально следил за тем, чтобы самые лучшие блюда были выставлены, чтобы стол был таким, от которого невозможно оторвать взора.

– А где утварь из храма? – сверкнул он очами.

Они только что разорили христианский храм, хотя его жрецы умоляли это не делать, считая дурным знаком, но по его повелению собрали все чаши, которые там были, и все, что представляло собой ценность.

Вот и теперь, даже неверующие в чужого бога не решались пользоваться тем, что они отняли насильственно, и только он посылал слуг за теми самыми чашами:

– Они должны стоять на столе, и не смейте мне перечить, иначе я не стану дожидаться персов и помогу им расправиться с вами.

Никто не сомневался, что именно так все и будет. А самые прозорливые понимали, что он бросал вызов небесам, и были уверенны, что громы и молнии обрушатся на их головы.

Но пока ничего не случилось. Яростно слепило солнце. Оно готово было спалить все вокруг, блестели чаши из чистого золота и серебра, их выставляли для богов в храме. И полюбовавшись на дорогое убранство, царь самодовольно усмехнулся.




Глава 17 Пиру быть


Странные это были минуты для Валтасара. Наверное, он единственный, молодой и здоровый, жил, зная, что завтра его не будет в этом мире. И он смотрел на этот мир в последний раз, и старался его запомнить таким, и ни за что не позволил бы себе впасть в уныние, ни боги, ни победитель никогда не смогут такого с ним сотворить.

Как странно, ведь так же будет светить солнце, суетиться эти или другие люди, но его не будет. Обычно смерть обрушивается внезапно в самый неподходящий момент, и только у избранного небесами есть право самому выбирать свою смерть, и он выбрал последний пир.

А почему бы и нет, можно озверело бросаться в сражение, сокрушать все на пути своем, убить как можно больше врагов, и самому погибнуть. Но он не хотел этой напрасной суматохи. Он никогда не был трусом, и когда оставалась надежда на победу, отчаянно сражался, стоял до конца и побеждал, но это было прежде. А теперь, когда ему было отпущено несколько дней или часов (может быть и так), он хотел пировать и наслаждаться жизнью. Кто сказал, что перед смертью не надышишься? Он собирался опровергнуть старую истину..

Ведь и уйти из мира можно по-разному. Если он уйдет в сражении, побежденным и поверженным, что он заслужит, кроме презрения, когда и где любили побежденных, тогда зачем напрягаться?

Если же он умрет на пиру, и враги, и потомки будут помнить, что он не просто был спокоен, но и пировал назло своим врагам.

Почти без колебаний он выбрал этот путь.

№№№№№№



Персидский царь ждал своего лазутчика. Он хотел узнать только об одном, что делает обреченный на смерть Валтасар. Наслышанный о его хитрости и храбрости, Перс не хотел быть одураченным, он знал, что победит, но он не ведал, что ему делать с Валтасаром, из-за какого угла раненый зверь на него обрушится, где будет прятаться, и как захочет расправиться с победителем. Любому понятно, как быстро победа может обернуться поражением, и глазом моргнуть не успеешь.

– Валтасар пирует, – заговорил один из вельмож его, только что тайно вернувшийся из осажденного города.

Слова прозвучали так странно и нелепо, что поверить в них было невозможно.

– Пирует? Так что же он празднует, собственную смерть? Я никогда не слышал о таком пире поверженного царя.

– Никто никогда не слышал, но он всегда и был непредсказуем, вот и теперь пирует и веселиться, видеть это странно, но так и есть.

Перс насторожился еще больше, он понимал, что у врага его есть какой-то коварный план. Когда перед ним бросили только что пойманного жреца, он пнул его в ярости.

– Это он прислал тебя, ты хочешь пригласить меня на пир своего Валтасара и расправиться с победителем? Ты решил еще послужить ему, несчастный, и думаешь, что после этого я тебя оставлю в живых.

№№№№№№№



И напрасно пытался объяснить ему жрец, что нет у него никакого приглашения, что он хотел спастись из рухнувшего мира. Ничего не слышал и не хотел слышать взбешенный перс, он думал о своем, и на каждом шагу чувствовал измену. Он уже считал себя победителем, но понимал, что и победителя может смертельно ранить плененный и почти мертвый враг, возмечтавший о мести.

И тогда, понимая, что ему не выжить, вспомнив усмешку своего царя, жрец вдруг распрямился, и сам дьявол в душу его забрался, потому что голос его показался грозным и яростным, так иногда он вещал от имени бога своего:

– Никогда не будет сидеть мой царь рядом с тобой за одним столом, он и не думал тебя приглашать к себе. Ты можешь убить его, но сломить властелина и воина тебе не удастся, вот ты и бесишься, как дикий зверь. Я хотел спасти свою жизнь, но рядом с тобой никакая жизнь мне не нужна. Мне жаль только того, что я так подло бросил его и не смогу к нему вернуться, и остаться с ним до конца.

Воцарилось молчание. Перс не сразу понял, о чем тот говорит. Он только почувствовал великую дерзость и оскорбление. Должен ли подобное терпеть победитель?

Кто-то уже воткнул нож жрецу в спину по его знаку, и бездыханное тело потащили прочь, но он понимал другое – надо будет убить всех, кто был рядом и слышал эти речи, потому что есть такие оскорбления, которые никак не перенесет истинный владыка. Жаль, что были свидетели, но кто же мог подумать, что ничтожный жрец будет так дерзок с ним.




Глава 18 Пир в разгаре


Пир был в самом разгаре. Царь Валтасар веселился от души. Он славил древних богов, и проклинал нового бога, сделавшего мир таким рабски слабым и беззащитным.

Его пытались отрезвить пировавшие рядом с ним вельможи. Но ничто не могло остановить его:

– И хорошо, что нам не придется жить в этом рабском и ничтожном мире, где они распинают своего бога, и любуются на его распятие, а потом молят убитого своими руками бога о спасении, возможно ли такое?

И вдруг странная тишина повисла над ними.

Царь не понимал, что они там узрели, за его спиной на стене. Но он увидел, когда резко повернулся, что там полыхали какие-то слова. Никто и никогда не смог бы разобрать их смыла, в том не было сомнения. Царь вспомнил, что сбежал его жрец, и некому растолковать древние письмена. Но нуждались ли они в переводе.

– Успокойтесь, там написано, что наш мир погиб, – говорил он сотрапезникам, словно это и без того не было ясно.

Еще больше стали трястись от ужаса люди, кто-то давился дорогим вином, кто-то от страха готов был лишиться чувств.

И только царь распрямился и стоял под этими словами. И странное пламя окружало его со всех сторон. Кому-то показалось, что он был охвачен этим пламенем и сгорит заживо, но этого не случилось.

– Ты хотел напугать меня, – обратился он к неведомому богу, – но пусть лучше погибнет мой мир, только он не достанется тебя, никогда не достанется, – говорил Валтасар, – и я буду последним царем в мире, который не был тебе угоден.

Странно быстро наступил рассвет. Валтасару сообщили, что персы ворвались в город. Он поднял последний кубок и бросил туда специально приготовленный яд. Помедлил немного и выпил его до дна в тот момент, когда дикий шум заставил многих очнуться, победитель приближался к его дворцу.

– Если они и распнут меня, то только мертвым, а ты позволил это сделать им живым, муки терпел, да какой ты бог.

Больше ничего сказать и подумать не мог царь. Его тело лежало на ковре. Уже не было никого из пировавших с ним, они разбежались и попрятались, ожидая расправы дикарей.



№№№№№№№



Когда персидский царь вошел во дворец и огляделся вокруг, он увидел, что доносчики его не обманули накануне, эти люди и на самом деле пировали. Он взял в руки тяжелый кубок, но отшвырнул его, боясь, что там может быть яд, он решил, что Валтасар из укрытия подглядывает за ним, ждет его гибели, но в тот момент кто-то указал ему на мертвого царя.

– Это он, – то ли спрашивал, то ли утверждал перс, – он не мог сказать ничего точно, и решил, что, возможно, его разыгрывают, и перед ним актер в царском одеянии, а Валтасар на него обрушится, как только он упокоится и поверит своим глазам.

Он пожалел о том, что убили жреца, тот мог точно сказать был ли это Валтасар или только двойник его, подставная кукла. Победитель не знал, какой ответ хотелось услышать.

Ему не было покоя ни днем, ни ночью в захваченном городе. Он все время ждал только одного – внезапного удара. Поверить в то, что противник ушел так просто он никак не мог.

И только покинув проклятый город, Перс немного успокоился. Но и вдали от него он видел пустой дворец, где только что оборвался странный пир, и тело царя, так перепугавшего его, все время стояло перед глазами победителя. Валтасар не давал ему покоя ни днем, ни ночью. И в смерти своей он смог перевернуть все с ног на голову, заставить мучится и трепетать.

Никогда не забудет царь кошмара победы, никогда не забудет он триумфа поражения вавилонского царя Валтасара.




Глава 19 Фауст и Валтасар


Когда он приблизился к финалу этого повествования, то оглянулся. Фаусту показалось, что буквы проступили на стене. Только переводчик не требовался, они полыхали и горели ясным пламенем.

Но что такое сон, и что есть реальность, не живем ли мы в своих иллюзиях, а жизнь сама, когда только зеркало перед тобой и любимая женщина, не иллюзия ли она, не странная тень того, что уже никогда не случится?

Их время было невозможно для стихотворений, но так подходило для прозы. Они должны оставить свои свидетельства, и потом на том, или этом свете следить за тем, чтобы они не сгорели, дошли до потомков, как дошло до них «Слово о полку Игореве», так должно дойти слово о Люцифере.

Фауст передернулся сам от такого открытия. Но это было правдой. Не его вина, что не нашлось другого подобного героя, это не его вина, а их общая беда.

В те дни Марго поведала ему страшную историю, о том, как сын знаменитого писателя в тюрьме на обрывках бумаги создавал то ли философский трактат, то ли очерки по мировой и русской культуре и истории. Вероятно, и там он каким-то чудом должен был сохраниться. И он устыдился того, что здесь, на воле он бездельничает и жалуется на судьбу. А что делал бы он, окажись там?



Может, она и придумала эту историю, чтобы он собирался и начал писать. Так это было в те дни. Марго была самым хитрым созданием, и умела добиться всего, чего только хотела. Но он подозревал, что такого выдумать она все-таки не смогла бы.

Но мировая история и на самом деле писалась именно там. Об этом говорил ему и Демоны, когда пробрались в его сны. И они тоже толкал его к работе, которой не было конца и края.

Мефистофель будет спасен. Кто бы в том сомневался.

И потом они устремились к тому свету.

Но на этот раз он не отступит. Все будет в его власти. И философ поможет ему понять, что пространства и времени не существует. Они встретятся и смогут поговорить о том, о чем молчали всю жизнь.

Фаусту хотелось найти там Валтасара и поговорить с ним обо всем, что еще не было сказано.

Каждая жизнь добавляла ему своих героев, прошедших незаметно в других жизнях, и вдруг проявившихся здесь и сейчас.




Глава 20 Мечты и реальность


Переживший адские муки должен был подняться на небеса, а кому еще может быть открыта дорога в рай?

Вспомнив, как Марта говорила о Данте, читала статьи о нем, а потом и «Божественную комедию» на итальянском, именно туда Фауст и устремился в тот момент.

Ангелы, увидит ли он их когда-то или они отвернулись от него навсегда, ушли в небытие. И снова в видении его возник домик с виноградником. В комнате горели восковые свечи, Фауст дописывал свою комедию, а Маргарита наблюдала за ним и тихо улыбалась.

Рядом с ним были Гоголь, Мольер, Пушкин – мастера из разных пространств и времен. Они заглядывали к нему на огонек.

Чего еще можно было пожелать, если на этот раз все было так уютно и мило для него устроено.

Альбом на столе. Королева Марго рядом.

Он тихо рассказывал о том, что ему привиделось в эти дни. Говорил он с трудом, но хотел рассказать ей обо всем.

Она была потрясена этим его рассказом. Ему удалось соединить и связать воедино несоединимое.. И теперь она ощущала связь с прошлым, далеким и таким близким одновременно. Марго могла утверждать, что она вспомнила все свои прошлые жизни. Она бережно хранила рукописи, и не давала ему уничтожать написанного.

Королева – юная и несчастная, взирала на нее из далекого и требовала каких – то решительных действий. Маргарита читала о ней, и помнила, что та умерла очень молодой. Так часто бывало тогда, и с женами художников тоже подобное случалось нередко, они своими гениальными творениями, словно вынимали у них души.

Очаровательная жена Рубенса Изабелла, бедная Саския, да и мало ли кого еще можно было припомнить.

Королева Марго, разве можно забыть и о ней. И в ее жилах текла кровь французских королев. Он убедил ее в том за эти годы.

– Я должна оставаться на высоте, – убеждала она себя.

Альбом так и остался раскрытым, и королева до утра взирала в неведомый ей мир.

Только повернувшись к нему, она заметила, что он не спит и смотрит на нее. И тогда она, словно грешница, застигнутая на месте преступления, решила сразу признаться во всем..

– Это странно, дорогой, иногда мне кажется, что и я причастна ко всему этому – чужому миру, королевскому двору. И полотна художников подтверждают мои догадки.

Она кивнула на картину.

– И ты достойна их общества, потому что из их числа, – твердил он.

– Нет, – говорила она, – мне только предстоит пройти этот путь.

Марго загадочно улыбнулась. Они стали влюбленными заговорщиками, пленниками не только любви, но и тайны, связавшей их навсегда.

Странные события стали происходить в их доме, все куда-то растворялось и исчезало. Они слышали голоса, а рядом не было никого. Но Фауста это только забавляло. Он знал, что все сбывается. И его главный герой придет к нему, рано или поздно. И вот тогда они смогут завершить этот вечный диалог.




Глава 21 Незваный гость


В те тяжкие дни к ним на огонек заглянул странный парень.

– Матвей.

Он так горячо говорил об Иисусе, цитировал большие куски из писания, что Фаусту и Марго показалось, будто он шагнул из того времени. Они верили, во что хотели верить. Марта намекала, что все может объясняться значительно проще, Фауст и Марго переглянулись – для предателя он казался слишком умным. Но вероятно, у него были причины для того, чтобы так себя вести.

Матвей утверждал страстно, что ему удалось побывать на распятии, если не там, то здесь, точно.

– Я много слышал о вас, – наконец из прошлого незнакомец перенесся в реальность, – и меня огорчило то, что вы так обращаетесь с нашим богом, каким слабым и ничтожным он у вас в комедии выглядит, это заблуждение, и жаль, если вы не откажетесь от такого образа спасителя.

– Мне и самому хотелось, чтобы он был сильным, но так не может быть, ничего не получается, – отвечал Фауст резко.

В тот момент парень показался странно высокопарным. Шагнул ли он со страниц комедии или был реален, кто его знает. Но и то и другое могло показаться чудом? Опасным чудом, потому что неизвестно откуда пришел Матвей, куда он уйдет, и что станет делать

– Твой бог ничего не сделает для тебя, Люцифер не способен ничего творить, он только разрушает все, что было сделано без него. Но он окажется первым, – возражал ему Фауст.

Они немного помолчали. Маргарита пыталась его отвлечь, но Фауст уже не мог остановиться, он хотел сказать все, что думает.

– Он единственный, кто с нами до сих пор оставался. Даже ради самосохранения, он должен уменьшить количество зла на земле, больше сделать это некому.

Его и самого потрясла странная догадка. Но разве не так все было на самом деле. Он возлагал надежды на разрушителя. А если он разрушит то, что и следовало бы разрушить до основания.

Матвей смотрел на него испуганно. Он догадывался, что Фауст прав. Какая разница, кто к этому приложит руку.

– Ученик отправил его на распятие, а казался верным и преданным. Но он все понимал по – своему.

– Но ты не предавал ли его, когда писал дьявольскую комедию. Твой Люцифер слабак, иначе бы он не спрятался в аду. И сколько времени он там провел, не желая покидать этого кошмара, любой ад для него ничто по сравнению с миром, который прежде пришлось освещать.

Матвей проявил странную осведомленность в познании текста комедии, это могло испугать любого автора, если бы он собирался жить долго… Но Фаусту нечего было бояться.




Часть 4 Поговорить о главном











Глава 1 Открытие


Они сидели друг против друга, и было такое ощущение, что спор этот длился вечность.

– Я готов был спасти его перед распятием, – твердил Матвей, – но он не позволил мне сделать этого. И я всегда был готов служить ему и защищать его. Но все мои жертвы и подвиги никак не могут оправдать одного того греха. Да я не жалуюсь, мне грех было бы жаловаться, – горячо прибавил он и тут же отпустил глаза. Этому парню было что скрывать, по всей видимости.

Фауст смотрел и слушал его внимательно. Он снова переносился в иные миры. Он знал, что никогда не напишет книгу о Христе, даже если бы ему было отпущено еще два десятка лет, и тогда ничего не получится.

– А разве он не требовал тогда, чтобы ты сжег свои пергаменты? Думаешь, они сгорели бы? – неожиданно спросил Фауст, и усмехнулся загадочно, словно ему было известно что-то странное. Но одно понятно, он тоже там был, они уже встречались с учеником

– Ты не стал этого делать, зная, что такие рукописи не сгорят.

И странно исказилось лицо Матвея после этих слов, словно его хлестнули со всего маха по одной щеке, и он раздумывал, подставлять ли другую?

– Мы вместе должны прийти к нему, – выпалил, наконец, Матвей, словно еще раз в чем-то убеждаясь, пытаясь убедить и творца самого.

– Я виноват, но не я один во всем виноват, – простонал он, испытывая страшные муки, вряд ли это было притворством.

– У меня нет для этого времени и сил. Там не будет моих любимых героев. И он не сможет подарить мне то, что я хочу получить.

– Но что же ты хочешь? – удивленно воскликнул этот парень.

– Всего лишь покой. А там все будет повторяться снова и снова. Мне опять надо будет возвращаться на землю. Я не могу желать этого. Другие пусть, но я не хочу этого больше.

Странная тишина повисла в комнате.

№№№№№№



– Почему ты пришел ко мне? – спросил его Фауст через несколько минут, когда молчание показалось невыносимым.

– Потому что твоя дьявольская книга будет век владеть их умами и душами. От нее невозможно будет избавиться, эти рукописи не сгорят, прав твой проклятый бес, как в воду смотрел, – признался он неожиданно.

– Библия пережила века, мой комедия не может затмить ее, – пытался заступиться за свой труд Фауст, – ты заблуждаешься. Это только одна из бесчисленных книг, ты преувеличиваешь. Если для кого она так дорога, то только для меня самого, моих родных и близких, не более того.

И в этот миг он как-то весь переменился и стал похож на безымянного пророка. И сам себе он показался сильнее и выше. Но это и стало последней каплей переполнившей чашу терпения. Он твердо решил не отказываться от своей комедии, и не сжигать ее – не бывать этому.




Глава 2 Диалог в вечности


Но в тот момент Матвей снова заговорил о своем.

– Палач смог прекратить одним махом его страдания. А я никак не мог этого сделать. Значит он сильнее и круче меня, самый обычный палач с маской на роже. Зачем тогда все наши труды и науки, к чему они?

– Но что же через тысячу лет ты хочешь от меня? Ты не к тому обращаешься. Я не смогу тебе помочь. Ты бросаешься к нему, а я все время бегу от него, в том и разница между нами с тобой. Наши пути ведут нас в разные стороны.

Они долго сидели в полной тишине. Маргарита едва скрывала раздражение.

– Я не знаю, каким он был тогда, – говорил Фауст, – но с тех пор, как он оказался здесь, я вижу защитника убогих и обездоленных.

Матвей поднялся, как-то сгорбился и отправился прочь. Никто не смог бы остановить на этом пути.

– Потому я и не выбрал его, – говорил в след Матвею Фауст, -мне ближе и роднее древние боги, они не были такими жалкими..

– Ты гибнешь, – воскликнул юноша, резко поворачиваясь к нему.

– А ты будешь еще долго и тягостно жить, – отвечал ему творец..

Ему снова вспомнилось повествование о последнем пире Валтасара и вольно или невольно он сделал свой выбор в пользу последнего пира.

На том они и оборвали свой странный спор, у которого не было ни начала, ни конца.

№№№№№№



Но и оставшись один, Фауст продолжал спорить сам с собой. Так задела его за живое эта беседа.

Матвей видел, что тот, кто написал комедию об Аде и Рае, еще умнее, сильнее и опаснее, чем казался издалека.

Фауст разозлился не на шутку. Разве не он породил и выпустил в свет палачей, грабителей, разбойников, Он палец о палец не ударил ради того, чтобы изменить этот мир. И тогда он с молитвой обратился к тому, кто так слаб и беззащитен на первый взгляд. Он решил убедить его в главном. И был уверен, что тот его услышит.

Странный юноша исчез так же неожиданно, как и появился из жизни Фауста. А тот без него даже заскучал немного. И он сердился из-за того, что не смог его разубедить и склонить на свою сторону. А ему так хотелось этого.

– Кто он откуда пришел и куда скрылся? – спрашивала Маргарита.

Вопрос повис в воздухе.




Глава 3 Опоздавший


Потом, когда они вспомнили о вторжении незваного гостя и говорили о Матвее, он услышал голос своей возлюбленной.

– Он слишком запутался в своих теориях, – тяжело вздохнула Марго, – а они так далеки от реальности, вот и блуждает в глухих лабиринтах, устроил себе свой собственный ад и радуется.

– Я убил его, я готов был убить его, – по дороге домой думал Матвей, – а ведь сначала ничто не предвещало беды.

Он остановился и хотел снова повернуть назад, вернуться в уютный дом.

– Я должен еще раз увидеть его, завершить разговор и закончить спор, – убеждал он себя.

И таким странным ему казалось все, что происходило в этом измерении.

– Сколько же можно возвращаться? О чем еще мы не успели поговорить? А если у нас не будет другого времени и другой жизни?

№№№№№



Матвей страшно мучился и не мог решить, что делать дальше, как ему быть. Он опустился на ту самую скамейку в Нескучном саду, и только потом понял, что это за место. Как ноги могли привести его именно сюда? Он удивился пустоте, которая в те минуты там царила. Она казалась Матвею по-настоящему зловещей. Ни одной живой души, даже ларька с газированной водой не было.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69486370) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения